Саалама, руси

Первой их увидела Сюзон. Женщина обернулась, тихо вскрикнула и, прежде чем остальные успели понять, что происходит, кинулась к ним бегом, попеременно крича то на арабском, то на французском. Пока она несколько секунд обнимала Муки, не переставая причитать и обливаться слезами, все деликатно отвернулись. Потом француженка с такой же пылкостью сжала в объятиях и Ливанскую. Не привыкшая к бурным эмоциям, девушка растерянно замерла, а потом неуверенно положила руки на талию Сюзон, слушая ее восторженный, еле внятный лепет.

Мужчины отнеслись к встрече спокойнее, и все же момент оказался куда более эмоциональным, чем рассчитывала Ливанская. До того она не осознавала, что за какие-то два месяца связи с этими людьми стали такими прочными, каких у нее не возникло за три с лишним года работы в московской больнице. Здесь все было по-другому.

Спустя полчаса грузовик с медперсоналом медленно полз по улочкам, покидая город. Эта поездка была и похожа, и не похожа на ее первый путь в поселок. Такой же грузовик, кузов, пыль. Так же люди сидели на полу, прижимая к себе битком набитые сумки. Но в тот раз все было впервые, она ехала, полная надежд и любопытства. Теперь ее пробирал страх. Почему-то, пока не села в кузов, Ливанская не задумывалась о том, что увидит в поселке: ни о разрушенной больнице, ни о теле Ясмины.

До того она не интересовалась, да и не у кого было спросить, что сталось с ним. Теперь же с ужасом поняла: через несколько часов ей предстоит это узнать. Ливанская не знала, что делают с белыми, погибшими в Сомали: отправляют ли тела на родину или хоронят здесь.

При мысли о том, что Ясмина до сих пор лежит там, под завалами, к горлу подкатывала тошнота. Странно, но о теле Сэма и о пациентах она почти не думала. Наверное, потому что они все были уже мертвы, когда встретились ей под завалами. А Ясмина… Ясмина была жива, и Ливанская говорила с ней. Девушка обещала, что приведет помощь. Она обещала ее спасти.

Всю дорогу Ливанская молчала, ожесточенно вцепившись пальцами в борт грузовика, и напряженно вглядывалась вдаль.

[1] Маа саляма — До свидания (араб.)

25

Сомали. Деревня. 22:00

До деревни они добрались уже в сумерках. Едва заслышав тарахтение двигателя, местные жители высыпали из своих хижин. Грузовик полз по колдобистой улочке, а с двух сторон дороги стояло все население деревни — от малых детей до глубоких старцев. Они молча жались к стенам своих домов, не спуская глаз с сидящих в кузове белых. Трудно было сказать, рады ли сомалийцы их возвращению, но в их больших доверчивых глазах застыло любопытство.

Грузовик, чадя выхлопами, остановился на том месте, где раньше была больница. Жители деревни молчаливой процессией последовали за машиной и выстроились в сплошную черную шеренгу.

Ливанская с замиранием сердца поднялась на ноги.

Сначала она подумала, что сходит с ума. Вместо обширных развалин из земли торчал обугленный остов да две задние стены. Остальное было расчищено практически до земли.

Предприимчивые сомалийцы за каких-то две недели растащили больницу по камешку. В конце улицы строился новый ариш[1] — прямо посреди дороги были навалены блоки, вывороченные взрывом из стен госпиталя. У дома напротив появился козырек над входом — из приколоченной к стене, слегка покореженной железной каталки.

Двое детишек на улице играли со скрученным в дугу фонендоскопом и шлангом от ИВЛ.

Увидев все это, девушка покрылась холодным липким потом. Больницы не было, развалин не было. И Ясмины тоже не было. Неизвестно, что хуже — своими руками вытаскивать разлагающееся тело или вообще не узнать, что с ним сталось.

Наверное, об этом сейчас думали все. Муки, едва спрыгнув с грузовика, церемонно направился в центр образованного местными полукруга и важно поздоровался со старейшиной. Пожилому сомалийцу в красной кепке, надвинутой на глаза, такое обращение было лестно. Разговаривали они долго. Со всевозможными расшаркиваниями и уверением друг друга в полнейшем доверии и дружелюбии. А потом мужчины пожали друг другу руки, и Муки подал врачам знак выгружаться.

Ясмину, чтущую Аллаха мусульманку, носящую хиджаб, не работавшую по пятницам и молящуюся согласно законам ислама, здесь считали почти своей. И похоронили, никого не спросив. Сами, на местном деревенском кладбище. По мусульманскому обычаю. А заодно и Сэма, но в отдалении, не путая его могилу с захоронениями правоверных.

Неизвестно, что бы сказали по этому поводу погибшие врачи, но вряд ли они стали бы возражать. Ясмина столько лет прожила с этими людьми, что других близких у нее не осталось. А Сэм, слишком рассудительный и атеистичный, не стал бы беспокоиться о том, где будет погребено его тело после смерти.

С этого дня они перестали числиться в списках пропавших безвести и официально были признаны погибшими.