Саалама, руси

Она торопливо пробежала глазами по строкам графика, потом еще раз, чтобы удостовериться. И раздосадовано ударила ладонью по стенду. Напротив фамилии поступившей вчера пациентки значилось «Прокофьев И.Б.». Девушка бросила на стол историю и стремительно вышла из ординаторской.

— Куда так торопишься? — добродушный немолодой хирург улыбнулся, и Ливанская снизила скорость, подстраиваясь под его неспешный шаг.

— Почему на резекцию поставили Прокофьева?

— Это та пациентка, которую вчера привезли? — он пожевал губами. — Так случай непростой, вот и поставили. А чем тебе Прокофьев не угодил?

Девушка досадливо передернула плечами:

— Я же принимала пациентку. Я анамнез собирала, диагноз ставила, к операции готовила — я!

— Ты думала, тебя поставят?! — хирург недоверчиво посмотрел на коллегу и рассмеялся. — Ты что, девочка, — он добродушно приобнял ее за плечи, — маленькая ишшо, — и, не разделяя ее разочарования, покачал головой: — Да не переживай. Ты же знаешь, Игорь Борисович — отличный специалист, все сделает как надо. А ты посмотришь, поучишься.

— Чему я научусь, глядя из-за плеча?! Третий год рядом стою! — девушка запальчиво повысила голос. — Я должна была операцию взять, это моя пациентка!

— Гонору у тебя, Ливанская, — мужчина неодобрительно покачал головой и убрал руку с ее плеча. — Помнишь, что инициатива наказуема? Мало получала за это?!

Ливанская вспыхнула и прикусила язык.

— Вот то-то же, — он довольно кивнул. — Все через это проходили: не ты первая, не ты последняя. Хирург учится, глядя на коллег. Притом молча.

И, немелодично напевая себе под нос, свернул во второй палатный блок.

Ливанская, сжав зубы, посмотрела ему вслед. Она нисколько не сомневалась — Прокофьев прекрасно проведет операцию. Что с ее участием, что без такового. А она опять будет неделю маяться, заполняя истории, собирая анализы и освобождая категорированных хирургов от аппендэктомий, свищей и грыж, в традициях больничной геронтократии лебезя перед старшими врачами. Хирург-интерн, хирург-ординатор — не врач и не сестра.

Она зло хлопнула дверью лестничного пролета, на ходу сдирая с себя халат. Было что-то странное и ненормальное в том, чтобы целый день ходить в хирургической пижаме, при этом, даже не поднимаясь на операционный этаж.

Ждать грузовик пришлось совсем недолго, но это она поняла только через несколько месяцев жизни в Сомали. Два часа, по местным меркам, — мелочь, не стоящая внимания. Могли и вообще не приехать.

Увидев грузовик, уставшие, вымотанные, сварившиеся на солнце люди сначала радостно подобрались, но пришлось снова ждать, пока двое местных и Муки торопливо затянут борта кузова плакатами с символикой Красного Креста.

Эти двое парней были первыми настоящими сомалийцами, которых увидела Ливанская. Высокие худые парни эбонитово-черного цвета, с короткострижеными курчавыми волосами любопытно смотрели на европейцев, скаля в улыбках белые крупные зубы. Сомалийцы, в отличие от врачей, одеты были очень легко, отчего наверняка чувствовали себя намного лучше. Их простые белые рубашки и закатанные до колен хлопковые штаны значительно больше подходили для местного климата.

Через полчаса врачей, словно скот, погрузили в кузов, и грузовик, чихнув, тронулся с места.

Сидя на жестком грязном полу и, то и дело прыгая на колдобинах, Ливанская разглядывала столицу. Особой красотой Могадишо не блистал. Муки немногословно дал ей понять, что правительство едва-едва контролирует лишь треть города, поэтому их увозят по трущобным окраинам.

Город был нищ и убог. Дома, неасфальтированные улицы, крыши, магазины, машины: все было грязно-желтого душного цвета — цвета пыли и разрухи. Ни один дом из тех, что они видели, не имел стекол в окнах, зато многие зияли сколами от автоматных очередей. Районы казались обезлюдевшими. Большая часть населения сбежала еще двадцать лет назад, когда на улицах столицы начали стрелять в открытую. Теперь Могадишо был городом естественного, как воздух, бандитизма.

Иногда навстречу попадались местные парни, крест-накрест обвешанные оружием. В старой, рваной и заштопанной военной одежде вперемешку от всех армий мира. Они с любопытством смотрели на грузовик, будто размышляя, стоит ли он их внимания.

Но то ли помогла сень Красного креста, то ли кучка европейцев, затравленно озиравшихся по сторонам, выглядела так жалко, что не представляла интереса даже для местных мародеров. Их так никто и не тронул. Спустя полчаса грузовик выехал на проселочную дорогу, и путешествие превратилось в ад: дышать стало практически невозможно, а кузов нещадно затрясло.

5

Сомали. Деревня. 23:40.

Девушка больно ударилась плечом о жесткий борт и проснулась: грузовик остановился. Она осмотрелась, но разглядеть что-то было сложно — стояла ночь. Усталые измученные люди в кузове были покрыты слоем пыли и теперь сами походили на эвакуируемых беженцев.

Из глубины кузова раздался хриплый окрик на ломаном английском:

— Фарах. Ливанский.