Саамские сказки

И вот одели они свои шапки-невидимки и отправились гулять. Куда летали, где пропадали — один леший знает. Под конец гулянки заглянули обратно в погост, где Иван Скраешку родился. Тут они устроили привальную — трое суток угощались. А вежа-то у отца вовсе прохудилась. Денег много, сын родимый есть, гг крова над старой головой нет. Он теперь нанял работника, деньгй ему дал — работай как хочу, а в досельное время все сами делали, на свои руки надеялись.

Ну, и стало Варйелле этому скушно. Он и говорит своему Ивашке:

— Я советую тебе жениться. Если найдется тебе в вашей деревне невеста послушливая, женись.

А у парня давно уже, еще до службы царской, еще до войны, была невеста зарученная. Узнали они, что эта девушка замуж не вышла, значит девка его любит. Можно жениться, и можно эту девку замуж, взять. А того не думает Иван, что другой он теперь человек — незрячий, кривой, лицом черный, больной, хуже старика.

Один раз сказал Варйелле названому брату Ивашке:

— Завтра будет вечерка, будут парни и девки гулять, будет и твоя девушка на этой вечерке,— спроси у нее, пойдет ли за тебя замуж?

— А чего ее спрашивать! Я уже спрашивал раз. Любо не любо, а слово дадено — иди. Я теперь богатый, как это она не пойдет? — И он пошел не к девушке, с ней поговорить, ее спросить, а к отцу и к матери ее. Спрашивает у них:

— А будто она тебе люба, девка-то наша? — спрашивают они.

— Люба не люба, а слово дадено — иди,— ответил Иван кривой.

Ну, известно, он богатый, кто богатому откажет, родители дали свое согласие.

— Спроси, однако, у дочки, она-то как? Согласна ли невеста? — сказали они.

Спросил он у девушки, как? Пойдет ли она за него замуж?

Девушка ему ответила так:

— Ты теперь кривой, больной ты теперь... Твоя совесть, тебе отказываться, если ты человек. А как я от своего слова откажусь? Спроси отца и матушку, они знают: как скажут, так и будет.

Варйелле тут же стоит в своей шапке-невидимке.

— Согласна,— говорит.

Ну, и пошел жених за водкой да за своими отцом с матерью, невесту засватали, и рукобитье сотворили. Осталось только свадьбу играть.

Тут леший и говорит:

— Ну, крестовый, ты будешь свадьбу играть, давай я тоже женюсь. Будем вместе одну свадьбу гулять.— И он тут же начал жениховаться. В нхнем же погосте невесту нашей и засватал. Вот н день свадьбы назначили, и стали гостей зазывать.

А люди были им не рады. Люди их не приняли. Свадьбу играли в лесу. Трое суток тут пили, и ели, и песни пели. Всяких невидимых людей да лесовых людей созвали, и чертей, и леших, и кого только не было. И тут-то Иван Кривой так подружился с этим лешим, что ушел в лесовики. Вовсе записался он в лешие и стал жить невидимкой, а женка его не могла стать невидимкой, одичала душа. Только тем и жила она, что куски мяса пихала в глотку этому Ивашке Скраешку Кривому.

ДВОЙНОЕ СОЛНЦЕ

Жили два лопина. Не старые были мужики. И все-то они друг перед другом выставлялись:

— Я тебя, да не ты меня.

Часто они вместе ходили на охоту. Вот одного дня отправились. Ходили, ходили — из леса в гору, с камня на камень попрыгивали, по кусточкам, по варочкам поглядывали, нет ли где зверя какого. Ходили, ходили — ничего не добыли. Устали — стан поставили, легли и крепко заснули.

Под утро заря заиграла — пробудились они, умылись, тут и солнца восход начался.

И вот совсем взошло. Глянули: два солнца поднялись над землей — солнце о двух головах.

Каждый видит два солнца.

Перекрестились они и давай то солнце молить. Один просит два века жить. А другой про себя:

— Роди мне девку, чтобы мне ей в утробу попасть.

Ну вот, они пошли. Шли, шли и вышли к Поною-реке, на местечко Лавнькедькекырп,— называется. Тут на пригорке две сосны стоят. Они и доселе приметны, эти сосны. Тут они сели, раскололи один камень на две половинки и обточили их,— стало два оселка. Каждый врезал свой оселок в свою сосну.

— Пусть оселки врастают в дерево.

На том попрощались и разошлись. Один пошел в одну сторону, другой пошел в другую.

Один к себе домой отправился — стал два века жить, другой в воду ушел, в Поной-реку. Он таки был немножко знаткой мужик, ну просто сказать — колдун.

Бродит там щукой — то между кореньев плывет, то от камня к камню пробирается да в тени отдыхает, то на арешник выйдет — греется, а сам все из-под воды поглядывает: надеется девку увидеть. Он свой зарок не забывает: дай ему деву, чтобы ей во чрево попасть.

Ну, и ходит он щукой и год, и два, и десять, и много, много лет,— бродит век, а все той думки не оставляет, как бы ему в утробу девицы попасть. Два века ходит; сам уже весь мохом покрылся, травою зарос, тина за ним, как долгая шерсть худой собаки волочится, а глазом он все знает, все видит, все помнит: надо ему во чрево девы попасть. И все-то он вверх, на берег, посматривает — все ему видимо из-под воды.

Ну, и пришла третьего века весна. И стало все открываться — вскрылись озера и реки, появилась рыба в воде, встала со дна молодая трава. Тут и девица та, что просил он у солнца о двух головах, явилась.

Однажды пошел той девицы отец рыбу промышлять. Поставил он снасть, и тот щукарь заплыл ему в сети.