Сабля атамана

Странно было слышать песню про сани среди зеленого леса, когда вокруг ни единой снежинки…

— Васлий, прощай! В солдаты уходим!.. — крикнул гармонист, увидев отца Келая.

Отец сдернул с головы свою дырявую шапку и помахал гармонисту:

— Счастливого пути, Сапа́н! Много вас из деревни взяли?

— Мно-о-го! — ответил шагавший рядом с телегой бородатый мужик. — Почитай, взрослых мужиков ни одного в деревне не осталось — все воюют. Теперь до нас черед дошел… Не вернемся, пока не одолеем проклятого толстопузого буржуя!

А гармонист, надвинув шапку на глаза, ни на кого не глядя и никого не слушая, снова затянул свою песню.

Бородатый мужик долго неодобрительно косился на него и наконец не выдержал — крикнул:

— Перестань! Не стони ты, ради бога, горлопан! Стыдно с такой песней идти в красные солдаты. А ну, комсомол, запевай свою!

Гармошка визгнула и смолкла, и тотчас же шагавший впереди вихрастый длинный парень звонко запел:

Мы кузнецы, и дух наш молод,
Куем мы к счастию ключи!

Песню подхватили:

Вздымайся выше, тяжкий молот,
В стальную грудь сильней стучи!

Песня рвется ввысь, ей тесно на лесной дороге, и, разлетаясь далеко вокруг, она уже звучит во всех концах леса, будоражит, подымает, зовет к победе.

Мы светлый путь куем народу,
Мы счастье родине куем…
В горне желанную свободу
Горячим закалим огнем!

Келай заслушался, позабыл все свои страхи и, блестя глазами, дернул отца за рукав:

— Отец, какая песня хорошая! Вот вырасту большой, и я пойду в солдаты с этой песней.

— Пойдешь, сынок, — ласково ответил отец. — Ты будешь храбрым красным солдатом.

Старый пастух шагает в ногу с уходящими в армию комсомольцами. Будь он помоложе, и сам ушел бы воевать с ними вместе.

А песня стучит в самом сердце.

Ведь после каждого удара
Редеет тьма, слабеет гнет,
И по полям родным и ярам
Народ измученный встает.

Лес поредел, и дорога вышла на простор. Впереди показались красные, серые, желтые, железные, тесовые и соломенные крыши.

— Отец, это село?! — радостно спросил Келай.

— Село, сынок.

* * *

Волостной Совет помещался в большом двухэтажном каменном доме. Новобранцы остановились против Совета, лихо оборвав песню.

— Ну, а нам к комиссару, — сказал отец и подтолкнул Келая вперед.

Перед дверью в Совет Келай замер, привлеченный большим ярким бумажным листом, наклеенным на дверях. На листе был нарисован человек в красной рубахе, в остроконечной шапке-буденовке с пылающей красной звездой; в одной руке он сжимал винтовку, а другой, вытянув ее вперед, указывал пальцем прямо на Келая.

Васлий тоже остановился перед плакатом и принялся его рассматривать. Не то зовет куда-то, не то спрашивает о чем-то этот человек с красной звездой. А что он говорит, про то внизу написано большими алыми буквами. Но старый пастух не знал ни одной буковки, и теперь он очень пожалел об этом.

Поднявшись по лестнице, выкрашенной светлой охрой, отец и Келай очутились перед большой белой дверью.

— Подожди меня здесь, — сказал отец и открыл дверь.

Келай не расслышал, и, когда отец вошел в дверь, мальчик перешагнул порог вслед за ним.

За дверью оказалась большая комната с широкими белыми окнами, полным-полна всякого народа. В одном углу огромный матрос в сдвинутой на затылок бескозырке что-то горячо растолковывает обступившим его мужикам. А напротив двери сидит за столом сутулый седой человек в перевязанных черной ниткой стареньких очках. Отец прямо от двери протолкался к нему.

«Вот он какой, комиссар!» — удивился Келай, потому что комиссар представлялся ему рослым важным барином.

Лицо у комиссара худое и бледное, как у больного, одежонка неважная: локти на зеленой рубашке залатаны, штаны на коленках расползаются, как у самого Келая.

Комиссар усадил отца на свой стул, а сам, став рядом, говорил:

— Значит, говоришь, Ленин велел записываться в партию эсеров? И где ты услышал такие глупости? Мало того, у тебя в списки бедняков почему-то попал ваш самый богатый кулак Харитон Эшбулатов. Кто тебе писал списки?

— Кто писал? — переспросил Васлий. — Кому же писать, кроме Каврия? Он у нас один грамотный, в городе аблакатом был. Большой мастак! Ему только дай бумагу — мигом испишет.

— Значит, у вас в комбеде секретарем адвокат Каврий? — Комиссар нахмурил лоб. — Постой, постой! А этот Каврий, случайно, не сын Харитона?

— Сын. А что? Правда, отец его богатей, мироед — это одно. А сын — книжный человек, он по-другому живет.

— Да-а, — протянул комиссар и усмехнулся, — двойная бухгалтерия. Волка ругаем, волчонка пригреваем. Так?

Келай не понимал, о чем идет речь у отца с комиссаром. Он перестал прислушиваться к их разговору и принялся разглядывать комнату.

В переднем углу его внимание привлекла картинка, на которой был нарисован человек с большим белым лбом, с острой бородкой и слегка раскосыми, как у марийца, глазами.