Сабля князя Пожарского

— Дура я была, дурища бестолковая, надо было сразу тебя сватать! — воскликнула Марья Федоровна. — Чего ждали?.. Была б ты мне невесткой, внуков бы родила, а теперь я — как куст обкошенный, одна… Что мне радости от всего моего бабьего добра в укладках, от тряпичной казны, когда ни сыночка, ни внуков? Петровна, подай укладку, да не эту, а малую…

Марья Федоровна достала дорогой золотой крест, чуть ли не в пять рублей ценой.

— Возьми, Дунюшка. Ты до последнего с моим Никитушкой была, ты ему оченьки закрыла… Бери! Не в гроб же мне с собой это добро брать! Бери — и зла на меня не держи!

— Возьми, дитятко… — беззвучно прошелестела Анна Петровна. — Не то она разволнуется, кричать начнет…

Нашли шнурок, смастерили гайтанчик, крест повесили Авдотье на шею. И вскоре она ушла, пообещав приходить, когда получится.

Мысли у нее были пестрые, сбивчивые и тревожные.

Она немолода, сердечко уж побаливает. А сердечная хворь часто приводит к скорой смерти. Если она вдруг помрет — что станется с Никитушкой? Что, если Настасья откроет Гавриле правду? Станет ли Гаврила заботиться о чужом по крови отроке? Настасья — та уж точно не станет!

А у Марьи Федоровны есть какая-никакая дальняя родня. Если она оставит Никите сокровища из своей малой укладочки…

Ну да, успела Авдотья заглянуть в ту укладочку!

Если ей, не приведи Господь, завтра помирать — что она сыночку оставит? А коли ничего не оставит — куда ему деваться? Пробираться к единоутробным сестрицам в Вологду? Так ведь могут и не принять. Дочки у Авдотьи стали, как выразился однажды покойный муж, жестоковыйные. Его, отца, они порой навещали, у себя принимали, а матери до сих пор не могли простить, что она их бросила, сбежав с любовником.

А в укладке было много всего, точно не разобрать, все перепуталось и лежало кучкой. А ведь, кроме малой, была еще и большая укладка…

Несколько дней Авдотья думу думала. А потом настало воскресенье. С утра нужно самой идти в церковь и деточек с собой брать. Авдотья и Настасья собрались, принарядили Дарьюшку с Аксиньюшкой — девки на выданье, пусть женихи любуются! Авдотья даже дала Дарьюшке поносить свои серьги с лазоревыми яхонтами. Настасья нарядила маленького Олешеньку — Митя зарабатывал в Оружейной палате неплохо, на единственного сына денег не жалел. Авдотья тоже собрала Никитушку как могла. А после службы сказала Настасье, что отыскала дальнюю родню, хочет сводить к ней сына — показать.

— А богата ли родня? — спросила благоразумная Настасья.

— Богата, вот я и думаю…

Авдотья не завершила мысль, но Настасья поняла.

— Ну так веди! Может, там же и пообедаете.

Марья Федоровна и Анна Петровна сидели дома — где ж им еще быть после службы, двум старухам? Когда в горенку вошла, ведя Никиту за руку, Авдотья и поставила его перед родной бабкой, первой опомнилась мамка:

— Батюшки-светы, Никитушка! Я бы и в толпе признала!

Марья Федоровна не закричала, не рассмеялась счастливым смехом, молчала довольно долго. И сказала:

— Ты его сберегла… Ты его воспитала… Ты, ты…

И покачнулась на лавке.

Ее отпаивали холодной водой, курили перед лицом жжеными перьями. Наконец уложили на лавку.

— Это с ней случается, — шепнула мамка. — А и ты хороша — нет чтоб как-то ее приготовить… Вышло — как снег на голову…

Потом все вместе сидели за столом. Марья Федоровна не сводила глаз с внука, который решительно ничего не понимал.

— Петровна, свет мой, добеги до Норейки, пусть бы Матюшка добежал до Торга, принес пряников, принес калачей, левашников, пастилы!

— Что за имя такое — Норейка? — спросила Авдотья. — Впервой слышу. Какое-то не русское.

— А не имя, лапушка моя! Прозвание ему — Норейко, — объяснила мамка. — Он не из здешних посадских людей. Он на здешней вдове лет с десяток тому женился. Матюшка ему — не родной, а родных уже трое. Звать его Осипом. Осип Норейко — вот как!

Авдотья задумалась — до чего ж странное прозвание, хотя на Москве и не такие случаются; до Смуты по соседству жил Авдей Осинова-Нога, и ничего — как-то соседи притерпелись. Но Марья Федоровна отвлекла ее разговором про обед, и больше уж про Осипа Норейку речи не было. Потом прибежал его пасынок Матюшка, получил деньги на пряники с калачами, да с лихвой — чтобы радостней было бежать. Потом Петровна споро накрыла на стол, и все, помолясь, сели.

На душе у Авдотьи впервые за долгое время было светло — словно в родной дом попала. Она видела, что Марья Федоровна уже безумно любит внучка, уже всячески старается ему угодить, уже подарила пять алтын — на лакомства.

— Потом, Бог даст, дойду до соседки Ефросиньи, она знатные рубахи на продажу шьет. Нарядим Никитушку, как маленького царевича! — пообещала бабка. — Ведь до чего ж хорош! Волосики светленькие вьются — как у моего Никитушки. Ангел, чистый ангел!

И Авдотья поняла — жизнь готовит ей еще немало радостей.

Прибежал Матюшка, принес большой калач, три пряника, полдюжины левашников и сказал: