Сабля князя Пожарского

— Помню! А многие после всей суматохи остались тут и, статочно, объединились с бунташными казаками — с теми, что на государя двенадцать лет назад охотились. Сейчас те казаки, что уцелели, сбились в шайки, как-то договорились с нашими налетчиками. Я смотрел кое-какие сказки, какие отобраны у свидетелей и у пойманных злодеев. И, сдается, эти сукины дети просто-напросто поделили меж собой московские окрестности. Я взял домой немногие столбцы Разбойного приказа со сказками, остальные доставят, мне обещали еще принести столбцы из Земского приказа, и мы с тобой сегодня будем их читать и сверять.

— Как прикажешь, — буркнул Чекмай.

Сверка приказных столбцов — дело муторное, утомительное, требующее хорошей памяти. Имен и прозвищ там скопилось — со времени царя Ивана…

— Вот так и прикажу. Будем искать литвинские имена. Одно я уже знаю — Янушко, что родом из Пропойска. Да не смейся — доподлинно есть такой город. Понимаешь, литвину легче говорить по-нашему, чем ляху, ежели наловчится — его от здешнего посадского человека не отличишь. К тому же, литвин, скорее всего, православный, крестится по-нашему. А он же, подлец, тут постарается укорениться, может, женится на вдове, вдов тогда осталось много. Ты видел письма самозванца? — спросил князь.

— Видел.

— Помнишь, что там было? Что он-де пришел к Москве с литовскими людьми. Мы тогда не поняли — для нас что лях, что литвин, все едино было. Враг! А вот теперь оно и вылезло на свет Божий.

— Что ж они домой не ушли? — спросил Чекмай.

— А кто их знает… Иной, может, не мог — раны залечивал… Иной — пошел воевать, потому что дома у него уж земля под ногами горела… Мало ли сомнительного народа прибежало к нам в Ополчение? Там могли надежно спрятаться…

— А иной — чересчур хорошо поладил с казаками…

В дверь поскребся Ивашка, парнишка лет двенадцати, служивший на побегушках и постоянно ожидавший в сенях приказаний.

— Заходи! — велел князь. — Что там?

— К твоей милости человек с коробом! Сказался из Земского приказа.

Когда гость вошел, Чекмай рассмеялся:

— Да это не человек с коробом, а короб с человеком!

— От судьи Урусова тебе, княже, столбцы, — и гость, спустив с плеч на пол лубяное вместилище невероятной величины, поклонился в пояс. — Все туда, понятно, не влезли, я потом еще принесу.

— Чекмай, дай ему за труды деньгу, — велел князь.

Чекмай взял с аналоя, за которым князь частенько стоя писал письма, листок дешевой рыхлой бумаги, завернул две «чешуйки», каждая — в полушку, и вручил гонцу. Иначе нельзя — без бумажки только нищим на паперти подают. Тот поблагодарил и помог выложить свернутые в трубочку столбцы на широкую скамью.

— Вот бы кто сейчас пригодился, так это подьячий Деревнин, — глядя на гору столбцов чуть не в полтора аршина высотой, сказал Чекмай. — Он бы в этих залежах живо разобрался.

— А где он? — полюбопытствовал князь.

— Помер в Вологде. А его жену с сыном Гаврила в Москву привез.

— Деревнина помню. Так ведь сын — поди, уже зрелый муж?

— Кабы Михайла Деревнин остался жив, то и был бы зрелым мужем. А Никита у Ивана Андреевича младшенький, во внуки годится. Гаврила его привез, чтобы тут к службе готовить. Двенадцать лет отроку — пора.

— Пора… — князь вздохнул. — Ну что, брат, беремся за дело?

— Может, позвать кого на помощь? Из Разбойного приказа? — осторожно спросил Чекмай. Ему сильно не нравилась гора столбцов.

— Нет. Как полагаешь, отчего по сей день Разбойный приказ никак не мог с воровскими шайками справиться? Войны наше царство не ведет, ратные люди есть…

— Понял.

— Вот то-то же. В Земском приказе не знают, на что мне столбцы потребовались. И никто не должен знать. Мне придется не только налетчиков, но и измену истреблять.

Князь взял верхний столбец, развернул — получилось поболее аршина.

— Хорошо хоть почерк внятный…

В дверь опять поскребся Ивашка.

— К твоей милости человек с коробом! Сказался — из Разбойного приказа!

Этот короб был ничуть не меньше первого.

— Выписывай имена, похожие на литвинские, из Земского приказа, а я — из Разбойного. Должен же я знать, что делалось вокруг Москвы, пока я хозяйничал в Новгороде, — приказал князь. — Будем сличать — непременно одни и те же имена по делам обоих приказов проходят.

— Может, Гаврилу позвать? — жалобно предложил Чекмай. — Он — верный, и языком мести не станет. Он после дороги да после мыльни у меня в комнате отсыпается.

— Ладно, зови Гаврилу!

Глава вторая

Авдотья Деревнина не хотела возвращаться в Москву. Доводы рассудка сперва пролетали мимо ушей. Она, овдовев, хотела жить возле замужних дочек. Сынок Никита, двенадцатилетний, совсем скоро возмужает, пойдет на службу, станет жить своей жизнью, и что ж тогда останется матери? Дочки и маленькие внуки. Вторично выходить замуж — Боже упаси. Да и как, если нет приданого?