Саботаж

Фалько сидел неподвижно. И думал, но ни до чего додуматься не мог. Глаза его, цветом и теплом напоминавшие оружейную сталь, щурились от дыма зажатой в зубах сигареты. Он медленно вынул ее изо рта.

– Все равно не понимаю, как это англичане, всегда такие осторожные и миролюбивые, вступили в игру.

– Миролюбцы редко бывают хорошими психологами. И давление консерваторов там очень сильно. Посмотрите, как они втихомолку поддерживают Франко. Их, как и французов, коммунисты тревожат куда сильней, нежели нацисты. Как это у вас, испанцев, говорят… что-то такое насчет золы, кажется?

– Из двух зол выбирают меньшее.

– Вот-вот! Именно так! Люди из МИ-6 и те, кто над ними, свято веруют, что Германию можно умиротворить, что с ней можно договориться и сотрудничать. А с коммунизмом следует действовать только жестко. Надеются натравить Гитлера на Сталина. Так что за операцию с Баярдом они взялись, что называется, с дорогой душой. На что только не пойдешь ради того, чтобы в Европе воцарились мир, порядок и закон.

Резонно, подумал Фалько. Правящие круги Великобритании даже не скрывали, что в гражданской войне в Испании их симпатии отданы генералу Франко. Они знали, чтó поставлено на карту, и это впрямую затрагивало их гегемонию и их будущее.

– И что же теперь будет с Баярдом?.. – вздохнул Кюссен.

– Это уже не наше дело, – безразлично сказал Фалько.

Австриец поглядел на него с недобрым интересом:

– Вы с ним еще увидитесь?

– Наверно…

Кюссен, выжидая, провел языком по губам.

– И как вы считаете – его… как это говорится?.. кокнут или всего лишь дискредитируют?

– Он слишком далеко, во всех смыслах слова. Не дотянешься. Но несомненно, даром ему это не пройдет… Коминтерн потребует жестокой кары.

Кюссен согласился:

– Да… Особенно сейчас, после дела Тухачевского.

Фалько взглянул на него удивленно:

– Это, кажется, русский генерал?[62]

– Он самый. Вы не слушали радио сегодня утром? Новости о последней сталинской чистке?

– Занят был другими делами.

– Ну, наверно, об этом будет в вечерних газетах.

И Кюссен бегло ввел его в курс дела: русские только что сообщили об аресте семи генералов Красной армии – и Тухачевского в их числе – по обвинению в измене Родине.

– А по счастливому совпадению Тухачевский, вчера еще – народный герой, а ныне агент империализма и наймит западных держав, – близкий друг Баярда. Тот во время последнего приезда в СССР гостил у него на даче на Черном море.

– Ого. Идеальный карамболь![63]

– Вот именно. Все выходит очень складно. Русский генерал возник как нельзя более кстати. Как совпало, а?! Просто подарок небес, не находите? Рука провидения.

Фалько осмыслял ситуацию в свете этих новых обстоятельств.

– Вы подумали об Эдди?

– С какой стати мне о ней думать? – удивился Фалько.

– Совершенно ведь очевидно, что и ей теперь не поздоровится. Могут и жертвой ее сделать – с них станется. НКВД действует не скальпелем, а топором.

– Не исключено… – согласился Фалько.

– И вас это не волнует?

– Вы ведь сами недавно говорили о чувствах. Приводили слова адмирала… Кажется, даже упомянули понятие «болезнь»?

– Ну да.

– И тут я с вами согласен. В нашем деле чувства – болезнь, порой – смертельная.

– Тем более что эта юная леди не очень приятна.

– Не очень, ваша правда.

– Красивая, но колючая какая-то.

– Да ну ее к черту.

– Пожалуй.

Фалько взглянул на часы. У него еще оставалось время. Но Кюссен истолковал его жест по-своему:

– Приходите к «Прюнье», поужинаем. Обещаю не говорить ни о Баярде, ни об Эдди. – Он чуть понизил голос: – И даже о Пикассо. А только о трюфелях, испеченных в золе, о лангустах и очень тонком вине.

– Спасибо, но не смогу. В другой раз.

– Другого раза не будет. Я ведь сказал, что покидаю Париж.

– Но в любом случае остается в силе наше пари. Помните? В Сан-Себастьяне? – Улыбка его резала, как лезвие ножа. – Насчет Берлина. Когда разбомбят ресторан «Хорхер».

Кюссен не без возмущения дернул головой, прикоснулся к рубцам под челюстью.

– Что вы такое говорите? Побойтесь бога!

– Непременно… Кого ж мне еще бояться?

Дождь перестал, по влажной мостовой скользили отблески дальних огней. Новые часы на левом запястье Фалько показывали без четверти двенадцать. Он осветил циферблат зажигалкой и спрятал ее в карман.

Пора было начинать.

В короткой куртке черной кожи, в надвинутой на глаза кепке он неподвижно стоял на темном углу улицы Пон-де-Лоди, под прямым углом пересекавшей улицу Гранз-Огюстэн как раз напротив мастерской Пикассо. В тридцати шагах тонули в темноте зарешеченные ворота, ведущие во двор и дальше, к дому № 7. Лишь между неплотно задернутыми шторами в окне второго этажа пробивалась полоска света.

Лучше ночи не придумать, подумал он. Идеальная улица – пустынная, темная и безмолвная. В доме № 19 помещался полицейский участок, но, кроме фонаря над дверью, иных признаков жизни там не наблюдалось. Убедившись в этом, Фалько двинулся к воротам.