Саботаж

Двустворчатая калитка была заперта, однако он все заранее предвидел и подготовил и потому, достав из кармана набор отмычек, провозился с замком не более минуты. С чемоданом в руках пересек двор и остановился у подъезда – не того дома, где помещалась студия Пикассо, а смежного. Снова пустил в ход отмычку, миновал пустую привратницкую и стал подниматься по узкой темной лестнице, держась за перила и не включая лежавший в кармане фонарик. Туфли «Данлоп» на резиновом ходу помогали ступать бесшумно – лишь чуть слышно поскрипывали деревянные ступени.

На последнем этаже Фалько остановился перед дверью на чердак, ощупью открыл чемодан, достал из него рюкзак и моток троса: первый надел на спину, а второй – как перевязь, через правое плечо к левому бедру. Отодвинул задвижку и оказался под открытым небом – черным, беззвездным, пропитанным влагой. От нее скат крыши стал скользким и еще более опасным, а потому Фалько двигался особенно осторожно, цепляясь за провода громоотвода, пока не добрался до крыши соседнего дома, стоявшего встык.

По крайней мере, дождя нет, утешил себя Фалько. Он был тут впервые, однако держал в голове подробнейший план, два дня назад снятый для него трубочистом, который работал – или делал вид, что работает, – на этих крышах. Ему за это заплатили люди из обслуги отеля, в свою очередь не оставшиеся без вознаграждения. Как хорошо, когда есть полезные знакомства, подумал Фалько. И деньги, чтобы их поддерживать.

Он остановился, держась за трубу; брюки от колен до самого низа промокли, а окоченевшие ладони ныли. Погрел их под мышками и огляделся. Отсюда, с крыши, город представал чередой геометрически правильных пятен темноты, мозаики крыш и целого леса труб, которые по временам озарялись откуда-то снизу отблесками света. Он с удовольствием выкурил бы сигарету, привалившись спиной к трубе, однако это было не ко времени. С еще большим удовольствием принял бы таблетку кофе-аспирина, потому что от подъема стало сильно ломить в висках. В остальном ничто не мешало сохранять спокойствие и бдительность.

В отличие от других людей Лоренсо Фалько в минуты опасности соображал на удивление хладнокровно и отчетливо. Он почти наслаждался этим одиночным рискованным путешествием по крышам Парижа со взрывным устройством за спиной. И даже не «почти», а в полной мере. Отчего-то ему это напоминало, как он в детстве играл в отчем доме с братьями и кузенами. Лет в семь-восемь на целый день спрятался на кухне в огромный глиняный кувшин, а домочадцы сбились с ног в поисках. Сейчас он испытывал нечто подобное давним ощущениям – напряжение тайны и упоение тем, что находится, можно сказать, на нехоженых тропах, куда не ступала нога обычного человека и где очень немногие решились бы оказаться.

Люди, подумал он, рождаются, ходят, сражаются, потом постепенно угасают. А между тем как замечательно продолжать не позабытые с детства игры, самому для себя устанавливать пределы и определять рубежи – при том, разумеется, условии, что когда подадут счет, будет чем оплатить. А счет подадут рано или поздно, можно не сомневаться. Но до тех пор кровь будет струиться по жилам иначе, и чувство своей избранности будет сродни счастью – это действие, это женщины, сигарета, аспирин, роскошные отели и убогие пансиончики, поддельные паспорта, переход на рассвете через зыбкую границу, костюм с Сэвил-Роу[64], пролетарская кепка, башмаки на заказ от «Шеер и Зённе»[65], стакан вина в дешевом борделе, бритвенное лезвие за лентой шляпы, стоящей восемьдесят франков, пистолет одной модели с тем, чей выстрел развязал мировую войну, насмешливая, но совсем не скучающая улыбка при взгляде на мир, которым он будет упиваться, покуда в бутылке останется хоть капля. И наконец, это вызов, бросаемый жизни, а когда придет время расхохотаться в последний раз – и смерти.

Двигаясь очень осторожно, чтобы не сорваться, Фалько без особого труда добрался до крыши соседнего дома. А там обвязал альпинистский трос вокруг трубы и по нему спустился в тесный дворик. И оказался среди цветочных горшков и разнообразного хлама перед застекленной дверью, не оказавшей упорного сопротивления отвертке, с помощью которой он поддел и отодвинул внутренний засов. Открыв дверь, вошел в кухню, где помимо скудной мебели имелись еще раковина и старая газовая плита. А когда включил фонарик, увидел ползущего по полу таракана.

Фалько по двум предыдущим визитам хорошо запомнил расположение студии. Кухня рядом с прихожей, а оттуда идет коридор. Он двинулся по нему, стараясь ни за что не задевать рюкзаком на спине, и шел, покуда луч фонарика не высветил большую комнату, заваленную и заставленную мебелью, книгами, картинами на подрамниках и в рамах, кипами газет и невскрытыми пакетами. Там были окна, и потому он старался включать фонарик только в случаях крайней необходимости и прикрывать при этом ладонью большую часть луча.