Сад

Григорий, скинув рюкзак, достал топор и принялся рубить побеги. Его спутники помогали ему расчищать полянку. Стеной возвышались старые липы. На одной — давнишний серый затёс, полузакрытый наплывами живой древесины.

— Эта липка была толщиной в запястье, — припомнил Трофим Тимофеевич. — Вот так стояла палатка. Тут горел костёр. Профессор сидел на раскладном стульчике, писал дневник. Он говорил, будто ледники в Сибири порушили липу. А здесь она сохранилась островком.

— Ценная находка! — подхватил Григорий. — Единственный рассадник на всю Сибирь!

— А в те годы знали одно — драть лыко на рогожи, — продолжал отец. — Могли под корень извести. Профессор вступился, главному лесничему написал, дескать, надо сберечь для будущего…

На следующий день все, кроме дежурного, разошлись по роще. Одних интересовали травы, растущие под пологом липы, других — птицы, гнездующие в зарослях, третьих — насекомые, враги леса. Почвоведы копали яму, чтобы взять разрез почвы. Григорий собирал со старого дерева семена — круглые орешки в тонкой бурой скорлупе.

Дед и внук отправились на охоту. По прибрежным валунам они прошли в ельник и там присели на валежину.

День был тихий, солнечный. Пахло хвоей да травой, убитой ранним морозом и подвяленной жарким солнцем.

Нигде — ни звука. Птицы, казалось, затаились на отдых. Полусонные ели застыли, опустив лапчатые ветки к земле. Лишь муравьи суетливо сновали по своей дороге, проложенной к муравейнику, что возвышался коричневой копной в конце валежины.

Трофим Тимофеевич достал пищик и, свистнув несколько раз, прислушался — не отзовётся ли где-нибудь рябчик? Но лес попрежнему молчал. Охотник повторил свой призывный посвист и снова прислушался. Где-то недалеко чуть слышно шуршала трава, словно струйка ветра, пробравшись в лес, пошевеливала её, пересчитывая листья.

Витюшка шепнул:

— Бежит!

— Нелётный! — усмехнулся дед.

— Молоденькие всё ещё не поднялись на крыло?

— Этот старенький!

Шелест прекратился.

— Осторожный. Прислушивается ко всему. А мы его сейчас подзадорим.

Едва успел раздаться призывный посвист, как шелест возобновился, но охотник умолк, и в лесу опять стало тихо.

С каждым новым посвистом — всё ближе и ближе лёгкие торопливые прыжки, всё слышнее и слышнее удары коготков о сухую чащу. Мальчик замер, всматриваясь в лесную гущину. Трофим Тимофеевич шепнул:

— Правее большой ёлки — голая кочка. Видишь? Смотри зорче: сейчас взбежит на неё.

Витюшка начал медленно, выдвигать вперёд ружьё, но дед одним движением указательного пальца остановил его: стрелять не придётся.

Как же так? Для забавы он, что ли, посвистывает в пищик?

— Рябушка бежит, да?

— Её сосед. Видать, проголодался.

Вот и пойми этого деда, — всегда у него шутки да прибаутки!

И вдруг он, слегка подтолкнув локтем, одними глазами спросил: «Видел?» Нет, Витюшка ничего не видел.

— Ушки! — шепнул дед. — Вот показались чёрные бисеринки глаз. А вот и вся мордочка!

Теперь видно — зверёк! Маленький, бурый, с тупыми ушами. Опёрся передними лапками о кочку, приподнялся и смотрит вперёд, прямо на них. Под горлом — белый нагрудничек.

— Соболь?! — спросил Витюшка горячим шёпотом.

— Горностай-разбойник!

— А чего он тут шмыгает?

— Однако, позавтракать не успел… А рябчик-то сейчас улетит.

Слегка вытянув вперёд сомкнутые губы, старик выдохнул:

— Пурх! — И пальцами обеих рук, как птица крыльями, помахал в воздухе.

Зверёк метнулся в сторону и исчез за ёлкой.

— Деда! Зачем спугнул? Надо было застрелить.

— Из него, брат, супа не сваришь. А попусту губить не резон.

— Чучело бы можно… Для музея…

— Ну, там есть хороший, выходной.

Последнее слово рассмешило Витюшку, и Трофим Тимофеевич пояснил ему, что так называют зверей в зимней шубке. «Выходной» горностай белее снега.

— Пошли дальше, — сказал старик, закидывая ружьё за плечо.

— Ещё бы посвистеть.

— Тут горностай раньше нас всё опромыслил.

Они прошли по склону в тенистый распадок. Из-под самых ног вспорхнул рябчик и скрылся в чаще.

— Этот не уйдёт, — шёпотом обнадёжил внука Трофим Тимофеевич и, затаившись, начал подсвистывать.

Рябчик отозвался один раз, другой, третий. Потом перепорхнул на ближнюю ёлку.

— Стреляй. Прямо в хохолок.

Но Витюшка как ни всматривался в густую сетку из лапчатых веток, не видел головы птицы.

— Сейчас увидишь.

Раздался выстрел, и рябчик, мелькнув между веток, ударился о землю. Витюшка подбежал к нему, схватил обеими руками и стал рассматривать пёрышки…

4

На стан охотники прибрели в сумерки. На полянке пылал кудреватый костёр. Его суматошный свет кидался на липы, будто для того, чтобы пересчитать листья, но тотчас же забывал об озорном своём замысле и повёртывался в сторону задумчивого кедра. Два чёрных ведра, придерживаясь дужками за жёрдочку, нырнули в огонь, и над ними испуганно заклубился пар.