Сад

Путешественники управлялись с дневной добычей: укладывали для сушки растительные находки, снимали шкурки с малюсеньких пташек, писали дневники. Григорий, взвесив урожай, собранный по отдельности с нескольких деревьев разного возраста, подсчитывал, сколько семян может дать гектар. Вот в это время и вырвался из темноты Витюшка; подпрыгнув у костра, потряс рябчиками в обеих руках:

— Папка! Принимай добычу!

— Неужели сам настрелял?!

— Некоторых — сам… А вообще — мы с дедом…

— Стреляли в один котёл, — поспешил на выручку Трофим Тимофеевич.

— Зачем в котёл? — возразил Забережный. — Рябчик не для котла, разрешите на вертеле зажарить.

Прихлопнув в ладоши, Витюшка вызвался в помощники, и от рябчиков полетели перья.

— Деда, помогай! Папа! Дядя Миша! — приставал Витюшка ко всем. — Ну, скорей же!

И он поднял всех, кроме отца, не пожелавшего оторваться от своей тетради, словно для него рябчики на вертеле — не новинка, словно они ему приелись!

Рябчики ещё только дожаривались, а дежурный по лагерю уже пригласил к столу, и путешественники шумно рассаживались вокруг клеёнки. Но Григорий, увлечённый результатами подсчёта, потряс тетрадкой, прося минуту внимания:

— Ежегодно двадцать тонн семян! Урожая одного года хватит для посева четырёхсот гектаров сплошного леса! Ради этого стоило заехать сюда.

Приступили к ужину. Взрослые потянулись за селёдкой. Витюшка смотрел на рябчиков и глотал слюну, а перед ним поставили чашку супа. Но дед (как не назовёшь его и оранжевым и золотым!) взял одного, приятно пахнущего дымом, и торжественно преподнёс:

— Охотнику — первому! Пусть испробует!

Мальчуган обеими руками схватил горячего, будто налитого огнём, рябчика, стал дуть на него и перекидывать с ладони на ладонь. Он уже никого не замечал, и о нём все забыли, даже дед и тот включился в разговор об успехах экспедиции.

Григорий представлял себе леса будущего. В одном месте — сосновые боры, в другом — лиственничные массивы, в третьем — большие рощи, где вот эти липы будут шуметь под свежим ветром своей нарядной листвой.

Дежурный подбросил сухого хвороста, и снова стало светло на полянке. Григорий взялся за дневник, чтобы закончить запись. Витюшка, привалившись к деду, прошептал тем же милым голоском, какой помнился с тех пор, как мальчуган научился говорить.

— Деда, расскажи мне сказку.

— Ну-у, охотнику, путешественнику и вдруг — сказку!

— А я сейчас не охотник. Просто — мальчик.

— Если так, то… пойдём в сторонку. Чтобы никому не мешать.

И они направились к кедру. Хвойный великан принакрыл их своим мягким зелёным пологом. Трофим Тимофеевич сел на сухую хвою. Витюшка свернулся рядом и, положив голову деду на колени, попросил:

— Только не из книжки. Свою. Новенькую сказку. Можно и быль…

5

Необычно ранний иней в тот год выпал не только высоко в горах, но и на Чистой гриве. В лесных полосах луговатцев пожелтели листья на тополях и клёнах. Омертвело повисли чёрные лопухи недозревших подсолнухов. Трофим Тимофеевич вспомнил о верунькиной конопле: злой заморозок, однако, не пощадил второго урожая? Не опустились бы у звеньевой руки, не пропал бы молодой задор. Хорошо, что Гриша остановится на часок: подбодрит сестру.

Но Веры не оказалось дома, а Григорий спешил в город, чтобы отправить Витюшку домой к началу учебного года. Наскоро поужинав в родительском доме, Григорий посмотрел на портрет матери и стал прощаться.

Витюшка, задержавшись дольше всех, прижался сбоку к Трофиму Тимофеевичу, запрокинул голову и, глядя в его увлажнённые глаза, позвал:

— Поедем к нам!.. — и чуть слышно добавил: — С тобой хорошо…

Он уже не говорил своё ребячье «деда», и старик понял, что навсегда провожает внука из его детства, что через год это будет уж подросток, утративший какие-то черты обаятельной непосредственности. Витюшка обвил ему шею руками, поцеловал в щёку и убежал к машинам, что стояли за воротами.

Когда Трофим Тимофеевич вышел на улицу, фургоны уже едва виднелись в вечернем сумраке. Вот они кинули вперёд себя по два снопа света и понесли их к городу. Вот вырвались из села. А Дорогин всё ещё смотрел вдаль.

Из переулка послышались быстрые шаги. Всё ближе и ближе. Вот сейчас — вдоль улицы. Вот уже — за самой спиной… Дорогин повернулся. В двух шагах от него, как бы споткнувшись, остановилась Верунька:

— Папа! Здравствуй! А Гриша уехал?.. Ой, уж не мог подождать!.. Я хотела всю экспедицию свозить в поле. Пусть бы поглядели. Сказали бы правду этим близоруким срывщикам…

— Мы сочли, что ты уже убрала весь урожай.

— И надо было убрать… Никого не слушать…

Старик подумал: «Рассердилась на своих противников. Это ничего. Сердитая смелее будет, дальше уйдёт».

— Я хотела выдергать коноплю на опытном участке сразу же после инея — Забалуев помешал, — рассказывала Вера. — Каждый день ставил звено на другую работу. Ваша конопля, говорит, подождёт. Один раз даже раскричался: «Не подводи меня под ответ. Приедут краевые работники, составят акт, тогда делай, что хочешь. Убирай свой урожай, хоть собаке на подстилку, ежели годится…»

Дорогины вошли во двор. Шагая рядом с отцом, Вера продолжала: