Сад бабочек

Он помог мне спуститься на пол и взял за руку. Мы вышли в Сад. Снаружи еще не стемнело, и сумерки окрасили небо. Я на ходу смотрела, как меняются краски. Десмонд привел меня в пещеру и выпустил мою руку.

– Подожди здесь.

Не прошло и минуты, как он вернулся.

– Закрой глаза.

Если Десмонд о чем-то просил меня – и если я делала, как он просит, – у меня не возникало ощущения, что я подчиняюсь ему, как подчинялась его отцу или брату.

Десмонд был куда осмотрительнее в своих просьбах.

Сквозь шум водопада я не слышала, что он делал. Но через мгновение заиграла музыка. Я узнала мелодию. «Sway», любимая песня Софии, – она танцевала под нее со своими девочками всякий раз, когда навещала их, и всякий раз в глазах у нее стояли слезы. Десмонд взял меня за руки, положил одну себе на бедро и шагнул вплотную.

– Открывай.

Возле прохода в коридор, подальше от брызг, стоял «Айпод» с колонкой. Десмонд улыбнулся, немного неуверенно, и пожал плечами.

– Потанцуем?

– Я никогда… я не… – я втянула воздух и улыбнулась, так же неуверенно. – Я не умею танцевать.

– Брось. Я сам, кроме вальса, ничего не знаю.

– Вальс?

– Мамины благотворительные вечера.

– А…

Десмонд поднес мою руку к груди, а второй рукой обнял меня за талию. Я прижалась щекой к его плечу, и мы медленно закружились на месте. Десмонд начал негромко напевать, а я позволила ему вести и уткнулась ему в плечо – не хотела, чтобы он видел мое лицо и что на нем было написано.

Бывают такие моменты, когда вдруг осознаешь происходящие в твоей жизни перемены. Такое происходит довольно часто.

Со мной это произошло в три года, когда я поняла, что мой отец не такой, как все его родные.

Потом – в шесть лет, когда я кружилась на чертовой карусели, и все меня бросили.

Так было, когда я ехала в такси к бабушке и когда бабушка умерла. Когда Ноэми впервые угостила меня текилой в квартире.

Так было, когда я очнулась в Саду. Когда мне дали новое имя и отняли мою прежнюю жизнь.

И тогда, в объятиях этого странного юноши, я понимала, что моя жизнь уже не будет прежней – хотя ничего, в общем-то, и не менялось.

Возможно, мне удалось бы изменить его. Уговорить, обмануть или как-то иначе повлиять на него, чтобы он помог нам обрести свободу. Но это имело бы свою цену.

– Дес…

Я почувствовала, как его губы у моего виска растянулись в улыбке.

– Да?

– Вот сейчас я тебя немного ненавижу.

Он не прервал танца, но улыбка его померкла.

– Почему?

– Да потому что это полная лажа, – я медленно вздохнула, обдумывая свои следующие слова. – И это разобьет мне сердце, вот почему.

– Так значит, ты тоже меня любишь?

– Мама говорила, что мужчина должен признаться первым.

Десмонд немного отклонился, чтобы посмотреть на меня.

– Серьезно?

– Да.

Он никак не мог понять, шучу я или говорю всерьез.

Эта песня закончилась, и началась следующая – тоже что-то знакомое. Десмонд чуть отстранился.

– Но кому я в этом признаюсь? Может, под именем Майи ты мне и ответишь. Но это будешь не ты.

Я покачала головой.

– Я бы не стала так рассуждать. Вряд ли мне выпадет шанс снова стать той, прежней.

У него вытянулось лицо. А чего он еще ожидал? Потом Десмонд опустился на колено, взял меня за руки и улыбнулся.

– Я люблю тебя, Майя, и клянусь, что не сделаю тебе больно.

Я поверила ему лишь отчасти.

И пыталась отделаться от чувства вины.

Но не смогла. Поэтому присела к нему на колено и поцеловала. Он так увлекся в ответном поцелуе, что потерял равновесие, и мы оба повалились на сырой пол. Десмонд смеялся и продолжал целовать меня. А я поняла, что не смогу целиком поверить в его признание. Он не смог бы стать хорошим, как ни старался. Быть лучше отца и брата для этого недостаточно. Он каждый день продлевал наше заключение. И этим делал мне больно.

* * *

– В этот раз я не читала По, если хотите знать.

– Уверен, в этот раз вы сосредоточились на процессе, – сухо соглашается Виктор. – Значит, это было всерьез?

– У нас с Десмондом?

– И с ним тоже. Но я имел в виду ваши слова насчет мамы.

– Да, честно.

Какое-то время Виктор обдумывает ее слова, пытачсь уловить смысл.

Не выходит.

– До сих пор пытаетесь угадать, кто я и откуда?

– Да.

– Зачем?

Он вздыхает и качает головой.

– Потому что вымышленные люди не могут давать показания.

– Я вполне себе настоящая, изготовлена из натурального сырья.

Не стоило бы ему смеяться. В самом деле не стоило бы. Но Виктор смеется и не может остановиться. Он ложится на стол, чтобы хоть как-то приглушить смех, а когда снова поднимает глаза, она улыбается, в этот раз совершенно искренне. Хановериан улыбается в ответ.

– Реальный мир наседает, да? – спрашивает Инара тихим голосом, и его улыбка угасает.

– Будем откровенны?

– Вам тяжело спрашивать – и не менее тяжело слушать, хотя вы столько уже услышали. Вы мне нравитесь, специальный агент Виктор Хановериан. Вашим девочкам повезло, что у них такой отец. Так или иначе, история подходит к концу. И станет легче на какое-то время.

* * *