Читаем Сад богов полностью

– Неинтересно, что ли? А по-моему, куда интереснее, чем рассуждения твоих дружков об искусстве, – парировал Лесли.

– Ну всё, дорогие, – примирительно сказала мать. – Всем хватит места.

Я ушел, оставив их доругиваться насчет состава гостей. По мне, так если позовут Теодора, то успех вечеру обеспечен. А остальных пускай обсуждают без меня.

Приготовления к вечеринке набирали обороты. Ларри сумел-таки одолжить у графини Лефраки большой рояль и прилагающуюся к нему тигровую шкуру. Перевозили его с особыми предосторожностями, так как это был любимый инструмент покойного графа: в повозке, запряженной четверкой лошадей. Ларри, руководивший транспортировкой, самолично снял брезент, закрывавший рояль, и быстренько сыграл «Провожая мою девушку домой», дабы убедиться, что инструмент не пострадал. Судя по всему, тот был в порядке, разве что слегка расстроен, и после невероятных усилий удалось установить его в углу гостиной. Черный, сверкающий, как агат, рояль и великолепная тигровая шкура с оскаленной пастью придали комнате богатый восточный колорит.

К этому добавился придуманный сестрой декор: развешанные по стенам картины с минаретами, павлинами, куполообразными дворцами и слонами в драгоценных украшениях. Повсюду расставлены вазы со страусовыми перьями, раскрашенными во все цвета радуги, и закреплены связки разномастных воздушных шаров, похожих на экзотические тропические фрукты. Кухня же, разумеется, напоминала чрево Везувия: среди полудюжины огнедышащих угольных печей туда-сюда сновали мать и ее подручные. Звуки отбивания, кромсания и яростного помешивания заглушали живую речь, а поднимающиеся на второй этаж запахи обволакивали тебя, как надушенное расписное одеяние.

И всем этим верховодил Спиро – оскаленный смуглый джинн. Он казался вездесущим. Громогласный, исполинский, он приволакивал в кухню огромные коробки со всякой снедью и фруктами в своих необъятных ручищах, обливаясь потом, рыча и чертыхаясь, таскал в столовую и составлял вместе три обеденных стола, приносил для Марго букеты из бессмертника, а для матери специи и всякие деликатесы. Именно в такие моменты мы понимали его истинную цену – он брался исполнить даже самые невозможные просьбы. «Я это сделать», – отвечал он и делал, шла ли речь о внесезонных фруктах или о приглашении настройщика пианино, хотя эта порода, насколько нам было известно, не наблюдалась на острове с 1890 года. Если бы не Спиро, наши вечеринки срывались бы уже на стадии планирования.

Но вот наконец все было готово. Раздвижные двери между столовой и гостиной распахнулись, и получилась огромная зала, вся в цветах и воздушных шарах и увешанная картинами. Длинный стол, покрытый белоснежными скатертями, посверкивал серебряными приборами, а боковые столы прогибались под тяжестью холодных закусок. Молочный поросенок, пропеченный и гладкий, как мумия, с апельсином в открытой пасти лежал рядом с бедром дикого кабана, липким от вина и медового маринада, нашпигованным чесночными жемчужинами и горошинами кориандра; зажаренные до коричневой корочки цыплята и молодые индюшки перемежались дикими утками, фаршированными канадским рисом, миндалем и кишмишем, тут же рядом – вальдшнепы на вертелах из бамбука; горы сваренного с шафраном риса, желтеющие, как летняя луна, казались древними курганами, и ты, подобно археологу, раскапывал нежные розоватые полоски осьминога, жареный миндаль и грецкие орехи, мелкие зеленые виноградины, морщинистые ломти имбиря и кедровые орешки. Тушки выловленной мною кефали, зажаренные на углях, блестящие от масла и лимонного сока, посыпанные зеленым, как нефрит, укропом, пристроились рядками на огромных тарелках и казались флотилией диковинных лодок, стоящих на приколе.

Были тут и тарелочки со всякой мелочью: цукаты из кожуры апельсина и лимона, сладкая кукуруза, тонкое овсяное печенье в блестящих крупицах морской соли, индийский чатни и пикули всех расцветок, запахов и вкусов, способных раздразнить и умиротворить любые вкусовые сосочки. И пик кулинарного искусства: сотни загадочных кореньев и семян, отдавших свое сладкое нутро; овощи и фрукты, пожертвовавшие своей кожурой и мякотью, чтобы можно было покрыть птицу и рыбу слоями пахучих подливок и маринадов. Твой желудок дрожал от вида всей этой благоухающей пестрой снеди; казалось, ты сейчас начнешь поглощать то ли великолепный сад, то ли роскошные гобелены, а твои легкие настолько пропитаются всевозможными ароматами, что тебя просто убаюкает и ты оцепенеешь, словно жук в лепестках розы. Мы с собаками несколько раз входили на цыпочках, чтобы полюбоваться на этот обжорный ряд, и, пустив слюну, с горечью удалялись. Когда уже начнется вечеринка!

Из-за задержки рейса Джиджи приехал не накануне, а в самый день своего рождения. В роскошном костюме павлиньей расцветки и безупречном тюрбане он шел, тяжело опираясь на трость. Других признаков неудачного падения не наблюдалось, и он, как всегда, был полон энтузиазма. Увидев, как мы его встречаем, он, к нашему великому смущению, разрыдался:

Перейти на страницу:

Все книги серии Трилогия о Корфу

Моя семья и другие звери
Моя семья и другие звери

«Моя семья и другие звери» – это «книга, завораживающая в буквальном смысле слова» (Sunday Times) и «самая восхитительная идиллия, какую только можно вообразить» (The New Yorker). С неизменной любовью, безупречной точностью и неподражаемым юмором Даррелл рассказывает о пятилетнем пребывании своей семьи (в том числе старшего брата Ларри, то есть Лоуренса Даррелла – будущего автора знаменитого «Александрийского квартета») на греческом острове Корфу. И сам этот роман, и его продолжения разошлись по миру многомиллионными тиражами, стали настольными книгами уже у нескольких поколений читателей, а в Англии даже вошли в школьную программу. «Трилогия о Корфу» трижды переносилась на телеэкран, причем последний раз – в 2016 году, когда британская компания ITV выпустила первый сезон сериала «Дарреллы», одним из постановщиков которого выступил Эдвард Холл («Аббатство Даунтон», «Мисс Марпл Агаты Кристи»).Роман публикуется в новом (и впервые – в полном) переводе, выполненном Сергеем Таском, чьи переводы Тома Вулфа и Джона Ле Карре, Стивена Кинга и Пола Остера, Иэна Макьюэна, Ричарда Йейтса и Фрэнсиса Скотта Фицджеральда уже стали классическими.

Джеральд Даррелл

Публицистика

Похожие книги

Ада, или Отрада
Ада, или Отрада

«Ада, или Отрада» (1969) – вершинное достижение Владимира Набокова (1899–1977), самый большой и значительный из его романов, в котором отразился полувековой литературный и научный опыт двуязычного писателя. Написанный в форме семейной хроники, охватывающей полтора столетия и длинный ряд персонажей, он представляет собой, возможно, самую необычную историю любви из когда‑либо изложенных на каком‑либо языке. «Трагические разлуки, безрассудные свидания и упоительный финал на десятой декаде» космополитического существования двух главных героев, Вана и Ады, протекают на фоне эпохальных событий, происходящих на далекой Антитерре, постепенно обретающей земные черты, преломленные магическим кристаллом писателя.Роман публикуется в новом переводе, подготовленном Андреем Бабиковым, с комментариями переводчика.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза ХX века
Ада, или Радости страсти
Ада, или Радости страсти

Создававшийся в течение десяти лет и изданный в США в 1969 году роман Владимира Набокова «Ада, или Радости страсти» по выходе в свет снискал скандальную славу «эротического бестселлера» и удостоился полярных отзывов со стороны тогдашних литературных критиков; репутация одной из самых неоднозначных набоковских книг сопутствует ему и по сей день. Играя с повествовательными канонами сразу нескольких жанров (от семейной хроники толстовского типа до научно-фантастического романа), Набоков создал едва ли не самое сложное из своих произведений, ставшее квинтэссенцией его прежних тем и творческих приемов и рассчитанное на весьма искушенного в литературе, даже элитарного читателя. История ослепительной, всепоглощающей, запретной страсти, вспыхнувшей между главными героями, Адой и Ваном, в отрочестве и пронесенной через десятилетия тайных встреч, вынужденных разлук, измен и воссоединений, превращается под пером Набокова в многоплановое исследование возможностей сознания, свойств памяти и природы Времени.

Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза ХX века