Сад Финци-Контини

И мне, и Альберто должно быть понятно, говорил Малнате, что фашизм был не что иное, как внезапная и необъяснимая болезнь, которая как бы из-за угла нападает на здоровый организм, или, говоря словами Бенедетто Кроче, «вашего общего учителя» (при этих словах Альберто качал головой, но Малнате не обращал на это никакого внимания), не что иное, как нашествие гиксосов. В общем, для нас обоих либеральная Италия, Италия всяких там Джолитти, Нитти, Орландо, даже Италия Соннино, Саландры и Факты была прекрасной и святой, это время было чем-то вроде золотого века, в который было бы хорошо вернуться. Но мы ошибаемся, ах, как мы ошибаемся! Зло не возникло внезапно. Напротив, оно зародилось давно, очень давно: в первые годы Рисорджименто, движения, которое осуществилось без участия народа, настоящего народа. Джолитти? Если Муссолини смог преодолеть кризис 1924 года, вызванный делом Маттеотти, когда все вокруг, казалось, разваливается, и даже король колебался, то за это мы должны благодарить нашегоДжолитти и Бенедетто Кроче, готовых поддержать любое чудовище, лишь бы не допустить к власти народные массы. Именно либералы, либералы из нашей мечты дали Муссолини время прийти в себя. Не прошло и шести месяцев, как он отблагодарил их за это, запретив свободу печати и распустив партии. Джованни Джолитти удалился от политической деятельности и поселился в деревне, в Пьемонте; Бенедетто Кроче вернулся к своим любимым философским и литературоведческим исследованиям. Но были и те, кто виновен гораздо меньше, а может быть, и совсем не виновен, но заплатил гораздо больше. Амендолу и Гобетти забили до смерти палками, Филиппо Турати умер в ссылке, далеко от родного Милана, где за много лет до того похоронил несчастную синьору Анну; Антонио Грамши тоже прошел через каторгу (он умер в прошлом году, в тюрьме, мы слышали об этом?); рабочие и крестьяне вместе со своими вождями потеряли всякую надежду на социальное возрождение, на обретение человеческого достоинства и вот уже почти двадцать лет ведут растительный образ жизни или тихо угасают.

Мне по разным причинам было нелегко противостоять этим идеям: прежде всего, потому что политическая культура Малнате, который с раннего детства впитал в себя идеи социализма и антифашизма, намного превосходила мою; во-вторых, потому что роль, которую он стремился мне навязать, роль декадентствующего литератора, герметика, как говорил он, чья политическая культура формировалась на книгах Бенедетто Кроче, — мне казалась совершенно неверной, не соответствующей моей настоящей индивидуальности, я не мог ее принять даже в пылу наших споров. В конце концов я замолкал, иронически улыбаясь. Я страдал и улыбался.

Что касается Альберто, он, конечно, тоже молчал; отчасти потому, что обычно ему было нечего возразить, но главным образом потому, что хотел дать другу возможность поспорить со мной, это было ясно с самого начала. Если случается так, что три человека сидят взаперти и день изо дня спорят, то неизбежно двое из них объединятся против третьего. Как бы то ни было, для того чтобы не ссориться с Джампи, чтобы продемонстрировать ему свою солидарность, Альберто был готов на все, даже на то, чтобы Джампи обвинял его в тех же грехах, что и меня. Да, правда, Муссолини и его компания возводят на евреев напраслину и обвиняют их во всех смертных грехах, говорил, например, Малнате. Неясно, как относиться к пресловутому Манифесту о расовых законах, составленному десятью так называемыми фашистскими учеными и опубликованному в прошлом июле, считать ли его позорным или просто смешным. Но при всем при том, добавлял он, можем ли мы ему сказать, сколько в Италии до 1938 года было евреев-антифашистов? Наверное, совсем мало, ничтожное меньшинство, если даже в Ферраре, как неоднократно ему говорил Альберто, число членов фашистской партии всегда было достаточно большим. Я сам в 1936 году участвовал в конференции по вопросам культуры. Я ведь читал в то время «Историю Европы» Бенедетто Кроче? Или подождал до следующего года, чтобы получить подтверждение после Аншлюса и первых проявлений итальянского расизма?