Сад радостей земных

Отвязавшись от Кречета, Джонатан стал уезжать и проводил остаток дня по своему вкусу: черт с ней, со школой. Все равно остался на второй год. Он уезжал за несколько миль по долине, подбирал двоих приятелей, и они отправлялись втроем на рыбалку, либо рыскали по огромному пустырю у шоссе, где обрели последнюю стоянку отжившие свой век мотоциклы и автомобили, – не найдется ли что-нибудь стоящее? – либо, выждав время, подъезжали к условленным углам раньше, чем поспевал туда автобус, и подвозили в школу кой-каких девчонок; впрочем, тогда у девчонок не оставалось времени для школы.

Когда Ревир бывал в отъезде, Джонатан даже не давал себе труда возвращаться к ужину. Троица подкреплялась в придорожной забегаловке, на пятнадцать миль дальше по шоссе. Джонатан знал, Клара на него не нажалуется. Когда из школы начали присылать записки и требовать объяснений, почему Джонатан так часто пропускает занятия, Клара серьезно с ним поговорила, и он сказал, что ненавидит школу, ненавидит и учителей и ребят. Он держался вызывающе, и притом казалось – вот-вот расплачется. Но Клара положила руку ему на плечо и после короткого молчания сказала:

– Я тебя понимаю.

И она ничего не рассказала Ревиру. Оказалось, на нее можно положиться.

– Стерва она, шлюха паршивая, – говорил Джонатан приятелям. – Я бы вспорол ей брюхо и повесил на суку.

И, скривясь от омерзения, сплевывал наземь. Один из приятелей – ему было уже за двадцать, он успел послужить на флоте и демобилизоваться (его почему-то отпустили) – всегда расспрашивал про Клару: видал ее Джон когда-нибудь нагишом? Ходит она когда-нибудь по дому в одном белье? Джонатан заливался краской, эти расспросы его смущали и злили. Клара бегала по дому во всяком виде, как попало – босиком, только что вымыв голову – мокрые волосы спадают по спине, на блузу капает; по вечерам на кухне, надев какой-нибудь из своих бесчисленных халатов, она готовила себе и Кречету кукурузные хлопья и частенько забывала посмотреть, застегнут ли халат… но Джонатан никому не собирался про это рассказывать. Никого не касается, как ведет себя жена Ревира.

– А тебе какое дело? – презрительно фыркал он.

Он был щуплый, кожа да кости, бывший матрос сладил бы с ним одной левой, но Джонатан держался заносчиво, будто нарочно набивался, чтоб ему дали по морде.

– Ты от нее все равно ни фига не получишь, не надейся.

– Это еще не известно, – отвечал приятель.

И Джонатан злобно, язвительно усмехался.

Девчонки, которых они возили кататься, были все те же, с которыми они столько лет ездили вместе автобусом в школу. А тут все как-то разом повзрослели. Некоторые девчонки уже бросили школу, повыходили замуж, завели младенцев. Все случалось так быстро… годы проходят так быстро, думал Джонатан. Он пил больше всех своих приятелей, ведь ему больше надо было выкинуть из головы. Они пили для потехи, он – по другим, серьезным причинам; изрядно подвыпив, удавалось забыть о причинах – тогда можно было и потешиться. Гоняли на машине за двадцать, за тридцать миль, добывали пиво и спиртное. Загадочным образом узнавали в точности, где есть подходящая забегаловка, сколько там за что берут, каков там хозяин. Они знали все в точности, хотя совершенно непонятно – как и откуда; эти тайные знания словно бы носились в воздухе, которым они дышали.

Они ездили на все загородные праздники и прогулки, которые затевались в округе в благотворительных целях. Но когда такое развлечение устроила местная лютеранская церковь, Джонатан остался дома в одиночестве и не объяснил почему. Ревир с Кларой, Кларком и Кречетом поехали, а Джонатан слонялся по дому и вел себя как-то странно. Тошно было от одной мысли, что там, на кладбище, буквально в нескольких шагах, зарыты мать и брат – как могут люди уплетать сандвичи с жареной говядиной и наливаться пивом, осушать бочонок за бочонком, когда совсем рядом гниют в земле зловонные трупы? Разве об этом никто не знает?

И он остался дома и, одолевая дурноту, играл в покер с наемными работниками, у которых не хватило денег, чтоб пойти поразвлечься. Вечером, когда вернулись Ревир и все остальные, Джонатан сидел на ступеньках веранды, будто ждал их. Он знал – Ревир будет доволен. По крайней мере он бывал доволен такой встречей в те времена, когда он еще любил Джонатана. Солнце уже зашло, и Джонатан спустил флаг и аккуратно его свернул.

Это Клара уговорила Ревира купить флаг. Она гордится, что она американка, заявила она, а ему самому разве не приятно вывесить на своем доме флаг? Итак, они купили национальный флаг, вот теперь они настоящие американцы. Всякий раз, как Джонатан, побродив с ружьем по лесу, возвращался домой, ему хотелось расстрелять флаг в клочки, он и сам не понимал почему. Что тогда будет? Что сделает с ним отец?

Он плохо спал по ночам, но не потому, что мешали сны. Ему казалось – он вообще никогда не видит снов. Да и что могло ему присниться?

Кларк предупреждал его насчет девчонок, с которыми он гулял:

– Ты поосторожней, они все свиньи. Сам знаешь, про что я говорю.