Сад вечерних туманов

Мысли мои все еще занимал убийца, получивший возможность вырваться из Ада и тут же потерявший ее, поэтому ответила я не сразу.

— Я бы избавилась от живой изгороди из китайской розы: тут для нее слишком тесно. Потом наполнила бы декоративный пруд в форме половинки сердца и спилила бы большинство деревьев гуавы, закрывающих вид, — перечисляла я. — Все упростить. Открыть сад для неба.

Он одобрительно кивнул. Отвинтил крышку термоса, наполнил две чашки чаем и протянул одну мне. Где-то в нижних монастырских постройках раздались молитвенные причитания монахинь, их голоса долетали до нас.

— Монашкам, похоже, ты хорошо известен, — заметила я.

— Их здесь немного осталось, большинство из них весьма стары, — ответил он. — Когда уйдет последняя — монастырь, боюсь, окажется заброшен. Люди совсем забудут, что он существовал когда-то.

Мы сидели, потягивая чай. Наконец он произнес:

— Я хочу знать, что с тобой произошло — в лагере.

Жар от чашки проникал сквозь перчатки и согревал мне ладони.

— Никто не хочет слушать про нас, узников, Аритомо. Мы — болезненное напоминание об Оккупации.

Он посмотрел на меня, потом нежно коснулся моего лба. Мне показалось, что у меня где-то в глубине души ударил колокол.

— Я хочу знать, — повторил он.

Первый в моей жизни камень был утвержден много лет назад, когда я впервые услышала о саде Аритомо. Все, что происходило с тех пор, приводило меня к этому месту в горах, к этому моменту во времени. Понимание этого не утешало, а скорее оставляло меня в страхе перед тем, куда заведет меня жизнь.

И я заговорила.

Глава 19

Для такого англофила, каким был мой отец, Тео Бун Хау, существовала всего одна китайская поговорка, которой он верил: «Богатство семьи не сохраняется дольше трех поколений». Будучи единственным ребенком — к тому же сыном — богатого человека, мой отец главной целью в жизни поставил сохранение и умножение наследия, созданного его отцом и доставшегося ему от него. Он бдительно следил за тем, чтобы трое его детей не росли для того, чтобы пустить это богатство по ветру. Полагаю, у него была веская причина для тревоги: Пенанг был полон рассказами о детях миллионеров, которые пристрастились к опиуму и скачкам или кончали жизнь в нищете, подметая узкие улочки Джорджтауна и выпрашивая милостыню возле утреннего рынка. Он никогда не упускал случая указать нам на них.

Мы росли в доме, который мой дед выстроил на Нортхем-Роуд: мой брат Кьян Хок, Юн Хонг и я. Мой брат был на двенадцать лет старше меня. Я была самой младшей, но мы с Юн Хонг всегда были близки, невзирая на три года разницы в возрасте. Она пошла в мать, и многие, в том числе родители, считали ее красавицей. Кьян Хоку и мне досталась отцова склонность к полноте, и мама отчитывала меня всякий раз, когда я за едой просила добавки. «Не ешь так много, Линь, ни одному мужчине не нужна жена-толстуха», — эти слова рефреном звучали за нашим столом, я на них никогда не обращала внимания, хотя от этого они не становились менее обидными. Юн Хонг всегда защищала меня.

Дома мы говорили на английском, приправленном хоккиен — диалектом китайского языка на Пенанге. Отец мальчиком ходил в английскую миссионерскую школу, где не учили ни говорить, ни читать на мандаринском китайском, неумение это он передал и своим детям: мой брат ходил в школу св. Ксавьера, а мы с Юн Хонг учились в монастырской школе для девочек. Жившие в Малайе китайцы, не говорившие по-английски, смотрели на нас свысока за незнание языка наших предков: «Пожиратели дерьма европейцев» — так они называли нас. В свою очередь мы, «проливные китайцы», смеялись над их неотесанностью и жалели их за неспособность получить приличную работу на государственной службе или подняться по социальной лестнице в нашем колониальном обществе. «Нам нужды нет знать какой-то еще язык, кроме английского, — частенько говорил нам отец, — потому как британцы будут править Малайей вечно».

Нашим соседом был Старый Мистер Онг, который когда-то ремонтировал велосипеды. Он сохранял связи со своей родиной. Когда японцы вторглись в Китай, он учредил Фонд помощи Китаю — собирал деньги для националистов. В награду за это Старый Мистер Онг был произведен в полковники армии Гоминьдана[220]. Это было просто почетное звание, доставшееся ему от Чан Кайши, который, скорее всего, щедро раздавал их «заморским китайцам» просто в награду за их обильные пожертвования, однако Старый Мистер Онг очень гордился им. Он прислал нам номер местной газеты на китайском, где было помещено фото церемонии оказания ему этой почести.