Сад вечерних туманов

Дом стоял на восточном конце Нортхем-Роуд — протяженной улицы, укрытой тенью тропических деревьев ангсана и уставленной с обеих сторон дворцами высокопоставленных колониальных чиновников и богатых китайцев.

— Старый Мистер Онг был нашим соседом, — сказала я, глядя на дом, уже не на картине, а в своей памяти. — Он велосипеды ремонтировал, прежде чем стать одним из богатейших людей в Азии. А все это случилось потому, что он влюбился в девушку. — Я улыбнулась, вспоминая, как мама рассказывала нам с Юн Хонг кое-что. — Старый Мистер Онг захотел жениться на этой девушке, но ее отец не допустил этого. Он был из старинной богатой семьи и смотрел свысока на починщика велосипедов. Он велел ему покинуть их дом и никогда впредь их не беспокоить.

Аритомо скрестил руки на груди.

— Но он побеспокоил?

— Онгу понадобилось всего четыре года, чтобы стать богатым. Он выстроил себе дом прямо через дорогу напротив дома, где жила семья девушки. Это был самый большой дом на Нортхем-Роуд. И самый уродливый, как всегда говорила моя мама.

Я глянула на самое себя в стекле. Укрытые тенью, мои глаза провалились в глубину лица.

— Онг никому не сказал, что он — его владелец. Вселившись в дом, он в тот же день велел шоферу перевезти его через дорогу в своем серебристом «Даймлере». Он снова заговорил с отцом девушки и еще раз попросил ее руки. Отец ее, естественно, дал согласие. Свадьба состоялась месяцем позже. Она была самой богатой из всех, какие только видывал наш остров, говаривали старики.

— За что еще я люблю Малайю, — сказал Аритомо, — так за то, что она полна историй, вроде этой.

— Я часто видела Старого Мистера Онга в его саду, одетым, как кули, в замызганный белый жилет, просторные синие шорты из хлопка, несущим певчую птичку в клетке. Он всегда разговаривал с птичкой с большей нежностью, чем с любой из своих жен.

Аритомо указал на фронтон:

— Ательстан. Это второе имя Светтенхема.

Я удивленно глянула на него, но потом вспомнила о книгах первого губернатора Проливных Поселений у садовника на полке.

— Так его мой дед назвал. Глупое, напыщенное имя для дома, — заметила я. — Уверена, соседи потешались над моим дедом и над нами.

— Буду на Пенанге, посмотрю на него.

— Он был разрушен, когда самолеты джапов бомбили остров.

Лицо Аритомо не выразило ничего.

— Мы уехали из него всего на несколько дней раньше. Всё оставили — все наши фотографии. И все картины Юн Хонг тоже.

Мне было как-то не по себе видеть тут одну из ее картин: казалось, она все еще жива и вот-вот появится в дверях моей спальни поделиться со мной какой-нибудь сплетней, услышанной от подружек…

Подняв руку, я прикоснулась к стеклу. Оставленное мною запотевшее пятнышко через секунду исчезло, словно бы отыскало путь — как попасть в картину, написанную акварелью.

— Я хочу купить ее у вас.

Аритомо покачал головой:

— Мне ее подарили.

— Для вас эта картина ничего не значит, — я повернулась лицом к нему. — Я прошу вас продать ее мне. Уж в этом-то вы не можете мне отказать, по меньшей мере.

— Почему? Из-за того, чту моя страна сделала с вами?

— Продайте ее мне.

Он почти ласковым движением широко развел руки:

— С момента вашего посещения я раздумываю над вашим предложением.

Я напряглась, гадая, о чем он намерен мне поведать.

— Вы спланируете и разобьете мой сад?

Он отрицательно повел головой:

— Но вы можете научиться сделать это сами.

Понадобилась секунда-другая, чтобы вникнуть в суть его предложения.

— Вы просите меня стать… вашей ученицей? — Вот уж чего бы я совсем не хотела. — Это смешно.

— Я обучу вас умению и навыкам создания своего собственного сада, — сказал он. — Простого, незатейливого сада.

— Для Юн Хонг не годится бесчувственный японский незатейливый сад.

— Это все, что я могу вам дать, — сказал он. — У меня нет времени… да и желания… создавать сад для вас. Или еще для кого бы то ни было. Последний заказ, за который я взялся, научил меня никогда больше не соглашаться на следующий.

— С чего это вы передумали?

— Мне нужен кто-то в помощь.

Мысль стать его ученицей, служить у него на побегушках ничуть не прельщала меня. Когда я приходила в себя в госпитале после заключения, то поклялась себе: никто и никогда больше не будет распоряжаться моей жизнью.

— И долго вы меня будете обучать? — спросила я.

— До монсуна.

Сезон дождей, прикинула я, вернется месяцев через шесть-семь.

Медленно прошлась по комнате, обдумывая его предложение. Я была безработной, зато скопила вполне достаточно денег, чтобы позволить себе какой-то срок не работать. И у меня было время. Предложение Аритомо — единственный для меня способ подарить моей сестре японский сад. «И всего-то — шесть месяцев, — говорила я себе. — Я выносила кое-что похуже».

Остановившись, я взглянула на него:

— До монсуна.

— Взять ученика, а тем более ученицу — дело не пустячное, — предостерегающе поднял он палец. — Возлагаемые на меня обязательства тяжелы.

— Я понимаю, что это не будет увлечением на досуге.

Хмурясь, он подошел к полке, снял с нее книгу:

— Это поможет вам понять, чем я занимаюсь.