Садовник и плотник

Есть и другие сигналы, подсказывающие ребенку, что не стоит воспринимать сказку всерьез. Играя с детьми “понарошку”, родители бессознательно используют особый набор сигналов, особый язык игры. Например, мы произносим: “И паровозик Томас сказал: «Чух-чух-чух!»” особым, слегка дурашливым тоном, двигаем руками взад и вперед наподобие шатунов паровоза и нелепо скалимся, изображая преувеличенную улыбку Томаса. Мы с долей абсурда изображаем фантастические, вымышленные существа и явления – и дети поступают точно так же. Мы помогаем им установить и осознать, что воображаемый мир вымышлен. В реальном мире реальные причины приводят к реальным последствиям. В любом возможном мире вымысла любые возможные причины могут повлечь любые возможные последствия. Как мы убедимся в следующей главе, даже дошкольники понимают эту разницу и делают верные выводы о том, что случится в реальном мире, а что – в воображаемом.

Судя по всему, с возрастом у ребенка развивается восприимчивость и к третьей области – области сверхъестественного, магического и религиозного[133]. Но такая восприимчивость появляется у них лишь по мере того, как развивается более фундаментальное понимание фактов и исторического процесса с одной стороны и фантазии и вымысла – с другой. Бывает, что они также, подобно многим взрослым, начинают верить, что эта третья область способна каким-то образом сосуществовать с реальным миром, а вот миру простого вымысла и фантазии это не под силу.

Проблема с магией в том, что в этом случае предполагается, будто незримые и неосязаемые сущности, нарушающие законы причинно-следственной связи, сущности, которые очень похожи на обычный вымысел, тем не менее способны стать причиной последствий в реальном мире. Во многих культурах детям внушают, будто духи, которых нельзя увидеть и до которых нельзя дотронуться, могут самым серьезным образом навредить тебе. Интересно, что мифология, окружающая двоих самых ярких представителей детской магии в западной культуре – Зубную фею и Санта-Клауса, эксплицитно включает в себя реальные последствия. Ребенок просыпается утром, а зуб и впрямь исчез, и подарки действительно появились.

(Мой старший сын Алексей, когда ему было пять или около того, в сочельник с наслаждением слушал истории про Санта-Клауса, хотя чувствовалось, что в душе он снисходительно посмеивается над взрослыми. Его отец, утонченный монреальский журналист, налил и оставил для Санты у камина бокал коньяка – куда более гостеприимное и согревающее угощение, чем пуританский американский вариант – молоко и печенье. И, разумеется, немедленно выпил этот коньяк, как только дети улеглись спать. Наутро, увидев пустой бокал, Алексей в полном изумлении воскликнул: “Так Санта взаправду существует!”)

Практика показывает, что дети, пока не подрастут, не понимают, как воспринимать магию такого рода. В частности, дети лишь постепенно осваивают весь диапазон религиозных и магических случаев, в которых незримые духи, как предполагается, создают зримые последствия. Более того, детям также приходится учиться отличать эти случаи от внешне похожих, но немагических, научно объяснимых случаев, в которых таинственные невидимые сущности – скажем, бактерии или газы – тоже порождают несомненно реальные последствия.

Детям требуется немалое время на то, чтобы понять, как воспринимать все эти случаи. Примерно к десяти годам они уже научаются различать, с одной стороны, фактические, научно обоснованные утверждения; с другой – вымышленные, придуманные “понарошку”; и наконец, магические и религиозные – причем это удается даже детям из очень религиозных сообществ. У них это получается, даже когда речь идет о таких “научных” сущностях, как кислород или кишечная палочка E. coli.

До сих пор не вполне ясно, какие ключи используют дети, чтобы отличить науку от магии, однако есть несколько возможных ответов. Первый: взрослые эксплицитно маркируют область сверхъестественного, используя такие обороты, как “я верю” или “я думаю”[134]. Никто ведь не скажет: “Я верю в апельсины”, или “Некоторые верят в апельсины, а некоторые нет”, или “Некоторые люди думают, что апельсины оранжевые, а другие – что они голубые”. Однако именно к таким речевым оборотам мы прибегаем, чтобы описать магические или религиозные верования. Есть некоторая ирония в том, что, если сказать ребенку: “Я верю в магию”, он с меньшей вероятностью решит, что в это и правда стоит верить.

Второй возможный ответ: дети, как мы уже говорили, чувствительны к консенсусу (или его отсутствию) у взрослых. Как правило, взрослые приходят к какому-то согласию и по поводу реальных фактов, и по поводу вымышленных историй. В предыдущих главах мы уже убедились, что и дети, и взрослые в ситуации конфликта мнений (отсутствия консенсуса) иногда не верят собственным глазам. Но верным может оказаться и обратное. Сверхъестественные и религиозные верования зачастую очень разнообразны, и даже те, кто исповедует какие-то из них, признают, что другие могут их не исповедовать.