Сады Хаоса. Книга 2. Пески забвения

Проглотив подкативший к горлу комок, Герамо выстрелил из лучемета по глазу-монстру. Энергетический луч рассыпался фонтаном искр. Защитная поверхность, ионизируя, вспыхнула фиолетовым свечением. После второго залпа она приняла темно-синий оттенок и завибрировала. От нее во все стороны, словно щупальца невиданного плазменного существа, потянулись огненные языки. Даже умирая, они из последних сил пытались дотянуться до Герамо и увлечь его за собой.

Очередной выстрел. Яркая вспышка – невидимая защита и видения ушли. Офицер осторожно подошел к дьявольскому глазу. Там шипело, булькало и чавкало.

«Адская кухня, – подумал Герамо, – жаркое из мутантов…»

Внезапно в сторону офицера со свистом метнулось щупальце. Фаэт уклонился от удара и отсек гадость лучеметом.

Обрубок упал на пол, из него засочилась фиолетовая кровь превратившаяся на глазах в синий мох. Герамо выжег и его. Затем попробовал приблизиться к монстру с другой стороны. Это ему удалось. Несколько шагов – и он удивленно уставился на инопланетное создание. То, что он увидел в многочисленных зрачках дьявола, моментально расставило все по своим местам. Перед ним был инопланетный координатор. В одном из зрачков он увидел Ки Локки, остановившегося у штурманской.

Во втором был Генерико, сидящий у мертвых экранов. Рассмотрел он и пришельцев на своем флагмане, внимательно наблюдающих за операцией по захвату галактолета.

Их взгляды пересеклись. В их глазах Герамо прочитал удивление. Тут же на него навалилась резкая, невыносимая боль, которая буквально разрывала его на множество кусков, лишая возможности думать и действовать.

– А хочешь, я про тебя не только расскажу, но и покажу? – внезапно в мозгу услышал он чей-то вкрадчивый голос.

От внезапно прозвучавшего предложения фаэт растерянно уставился на глаз.

– Смотри, какой ты есть! – продолжил голос.

Тут же в центре глаза появилось свежее окошко, в котором Герамо неожиданно увидел самого себя возле кредитного автомата со взломщиком системы.

– А ты вор! – увещевал все тот же голос. – К тому же и наркоман.

В следующей веренице кадров офицер узнал себя в компании продавцов наркотической травки шуо, запрещенной на Фаэтоне как сильнейший галлюциноген. За ее употребление даже предусматривалась уголовная ответственность.

От увиденного Герамо внутренне похолодел.

– Что, не по вкусу правда о внутреннем облике бесстрашного борца с инопланетным разумом? Вы все – гнусная, никому ненужная мразь. Внешне успешные, красивые и здоровые, а внутри – гнилье! Как, еще глотка правды не желаешь? Могу кое-что и более личное показать…

Дрожь побежала по телу Герамо. Ни видеть, ни слышать он уже не мог.

– А правды у вас никто не любит…

Это было последнее, что услышал фаэт, прежде чем повышенным зарядом выстрелил в упор в это дьявольское сооружение.

В пирамиде что-то взорвалось. Волна газов отбросила Герамо к стене. Чувствуя, что теряет сознание, офицер разрядил во все еще живой и сопротивляющийся глаз весь заряд лучемета. Очередной взрыв – и, уже падая в темноту, он увидел ослепительную вспышку и разлетающиеся в разные стороны ошметки сатанинского творения иных миров.

Глава 6. Древний Фаэтон. Зал Одиночества. Воспоминания Паино.

Я много слышал о зале Одиночества, но никогда там не был. Через него прошли все жрецы ордена. Каждый ученик, посвящаемый в жрецы через Смерть, перед принятием ответственного решения обязан был провести ночь в молитве и размышлениях о своей Жизни и своей Смерти, которую он должен воспринять с благодарностью, как свое очередное рождение.

Как только закрылись массивные бронзовые двери, холодная непроглядная тьма обступила меня. Было тихо. Глухо и слепо. Вязкий мрак гасил звуки. Свет был только во мне. Я закрыл глаза. Вспомнил Цветок Жизни и раздвинул темноту руками. И сразу ощутил мерцающее призрачное свечение. Привыкшие к темноте глаза разглядели огромное звездное небо. С ним я проведу на Фаэтоне свою последнюю ночь. Вместо тяжелых стен пирамиды Цветок Жизни подарил мне звезды.

И я пошел по небу к каменному алтарю Раздумий. Там лег в его овальную выемку, напоминающую чем-то часть саркофага, погладив пальцами шероховатую поверхность. Небо, окружавшее меня, мерцало мириадами звезд. Зерна будущего зрели в прошлом, находя опору в настоящем. Цивилизации зарождались и погибали. Отбрасывалось ненужное, очищались дороги к великому первичному атому, в котором сияли зародыши миллиардов новых миров. Сами собой губы зашептали слова древней молитвы предков.

Эпизоды разных моих жизней выпрыгивали радужными шариками, превращаясь в кадры, которые я проживал еще раз. Это даже не воспоминания, а воспроизведения. Каждая серия была живой, реальной. В этом не было ничего общего ни со сновидениями, ни с фантазиями. Прошлое вынималось из меня, как кинокадры из фильмотеки технократических цивилизаций, которые мы изучали. И мое «я» на это почему-то совершенно не реагировало: я не удивлялся, не восхищался и не возмущался, когда мое поведение в эпизоде было не совсем таким, как мне бы этого хотелось.