Сады Луны

— Спать будете потом, лейтенант. Не сейчас. Я говорила о вашем будущем. Вам стоило бы проявить внимание. Вы исполнили своё задание, как и было приказано. Более того, вы показали себя высоко… устойчивым. Для всего внешнего мира, лейтенант, наши с вами дела окончены. Вы вернётесь в офицерский корпус здесь, в Унте. Затем последует ряд назначений, который завершит ваше официальное обучение. Что касается вашего пребывания в Итко-Кане, ничего странного там не происходило, вы меня поняли?

— Да.

— Хорошо.

— А как насчёт того, что там на самом деле произошло, адъюнкт? Мы прекращаем погоню? Мы готовы смириться с тем, что никогда не узнаем, что именно случилось и почему? Или это только мне нужно смириться?

— Лейтенант, мы не должны идти по этому следу без оглядки, но мы отправимся по нему, и вы сыграете в этом важнейшую роль. Я решила — быть может, ошибочно, — что вы захотите пройти по нему до конца и быть рядом, когда настанет час отмщения. Я не права? Возможно, вы уже видели достаточно и всего лишь хотите вернуться к нормальной жизни?

Он закрыл глаза.

— Адъюнкт, я хочу быть там, когда придёт время.

Женщина молчала, и, не открывая глаз, Паран знал, что она внимательно изучает его, оценивает. Он уже не мог ни беспокоиться, ни тревожиться. Своё желание лейтенант высказал; теперь решение за ней.

— Мы станем действовать медленно. Ваше назначение будет подписано через несколько дней. Пока что идите домой, в поместье своего отца. Отдохните.

Паран открыл глаза и поднялся на ноги. Когда он подошёл к двери, адъюнкт снова заговорила:

— Лейтенант, надеюсь, вы не повторите выходку в Престольном зале.

— Сомневаюсь, что второй раз это вызовет столько же смеха, адъюнкт.

Оказавшись на лестнице, он услышал в комнате за спиной нечто, похожее на кашель. Ведь вряд ли это могло быть чем-то другим.

Ведя лошадь по улицам Унты, Паран почувствовал, как изнутри на него накатывает онемение. Знакомые места, густая, бесконечная толпа, голоса и смешение языков — всё это казалось странным, изменившимся — не визуально, но в том непостижимом месте между его глазами и мыслями. Изменился только он сам, и это вызывало чувство покинутости, изгнанности.

Но город был всё тот же: перед ним открывались прежние виды, и даже в том, как они быстро сменялись, ничего не изменилось. Дар благородной крови позволял удерживать мир на расстоянии, разглядывать его со стороны, не запятнанной и не тронутой простонародьем. «Дар… и проклятье».

Только теперь Паран шагал среди толпы без семейных стражников. Сила крови исчезла, и защищала его теперь только форма. Не ремесленник, не разносчик, не торговец, а солдат. Клинок Империи, но у Империи таких клинков были десятки тысяч.

Он миновал Пошлинные ворота и поднялся по Мраморной дороге, где появились первые поместья торговцев — в стороне от мощёной улицы, полускрытые стенами дворов. Пёстрая листва терялась на фоне ярко раскрашенных стен; толпа рассеялась, и у арочных ворот стали видны наёмные стражники. В знойном воздухе уже не было вони сточных вод и подгнившей еды, теперь он приносил прохладу невидимых фонтанов и ароматы цветов.

Запахи детства.

Паран забирался всё дальше в Благородный квартал; теперь повсюду раскинулись богатые поместья. Раздолье, приобретённое вековой историей и древним золотом. Империя словно растаяла, как далёкая, прозаическая неурядица. Здесь многие семьи прослеживали свою историю на семь веков назад, к тем всадникам-кочевникам, которые впервые пришли в эти земли с востока. Огнём и мечом, как повелось от века, они покорили дальних родичей канцев, которые выстроили свои деревни на побережье. От воинственных всадников до коневодов и торговцев вином, пивом и тканями. Древняя знать клинков стала ныне знатью золота, торговых договоров, тонких полунамёков и тайных сговоров в позолоченных комнатах и освещённых масляными лампами коридорах. Паран видел себя человеком, который облачился в одеяния, замыкающие этот круг, вернулся к клинку, что положил начало его роду, сильному и жестокому, столько веков назад. За этот выбор отец его проклял.

Юноша подошёл к знакомой калитке — высокой двери на боковой стене, выходившей в переулок, который в другой части города считался бы широкой улицей. Стражника тут не было, только тонкая цепочка колокольчика, которую он и потянул дважды.

В одиночестве Паран остался ждать ответа посреди переулка.

С другой стороны звякнул засов, кто-то выругался, и дверь распахнулась на громко протестующих петлях.

Паран уставился на незнакомое лицо. Мужчина был стар, покрыт шрамами и носил многократно залатанную кольчугу, которая неровным краем обрывалась у колен. Его потхельм[2] бугрился от выправленных вмятин, но был ярко начищен.

Стражник осмотрел Парана с ног до головы серыми слезящимися глазами и проворчал:

— Гобелен-то ожил.

— Простите?

Стражник пошире раскрыл дверь.

— Постарше стал, конечно, но черты те же. Хороший художник, поймал и позу, и выражение, всё разом. Добро пожаловать домой, Ганос.