Сафари

Туземцы, конечно, не вернулись за деньгами и даже не показывались, когда мы брали воду из колодца, лежавшего поблизости от этого места, но они неустанно следили за нами. Перед заходом солнца Хамис открыл уже не троих, а целых пятнадцать человек всадников, которые прятались от нас в углублениях между холмами. Я успел сфотографировать их и кстати Аб-дер-Рахмана, который, стоя на гребне холма и засунув руки в широкие рукава своего черного бурнуса, смотрел вперед спокойным горящим взором.

— Было большой глупостью с моей стороны так дразнить их, — сказал я. — Но я хотел убедиться, действительно ли они так страшны, как о них говорят.

— Нет. Это вышло довольно удачно. Лучше, чтоб они знали, что у нас есть оружие. Весть об этом разнесется по всей округе, и суеверный страх перед огнестрельным оружием умерит дикую злобу их сердец. Видишь ли ты отсюда, что они делают?

— Нет. Я не вижу так далеко.

— Они сбились в кучу и слушают, что читает им человек на белой лошади. Это та бумага, которую я написал и положил на один из придорожных камней. Там написано: у нас есть оружие, которым мы можем стрелять беспрерывно день и ночь, не заряжая его. Для вашего тела и души будет лучше, если вы не будете трогать нас, а отпустите с миром! Но я думаю, что, несмотря на это письмо, они сегодня же ночью нападут на нас, хотя и побаиваются. Много ли у тебя патронов?

— Порядочно. Но почему ты спрашиваешь об этом?

— Потому что тебе придется много стрелять. Но, пожалуйста, не стреляй в воздух, а меть им прямо в голову, иначе они подумают, что ружье плохо попадает и не будут бояться его.

Этот остроумный совет моего спутника не понравился мне, и я решил не следовать ему.

Скоро мы нашли подходящее местечко для ночлега — это были развалины абиссинской постройки на вершине холма. К тому же ночь была лунная, и так как до двух часов никто не пытался нарушить наш покой, я решил лечь спать, подумав, что на этот раз факир неправильно предсказал будущее. Идрис и Хамис уже давно храпели, только Аб-дер-Рахман бодрствовал: он неподвижно сидел на камне и смотрел в землю. Если бы не слабый стук четок в его руке, можно было бы подумать, что он спит. Несмотря на усталость, я никак не мог уснуть; я смотрел на звезды, горевшие на небе, ворочался с боку на бок и в конце концов решил закурить. Вдруг песок заскрипел под ногой факира: он подошел и, толкнув ногой спящих слуг, сказал:

— Вставайте — они близко! Дай мне, пожалуйста, папиросу.

Мне не понравился этот дикий обычай — нападать ночью на спящих людей. Руки у меня дрожали, когда я подавал факиру спичку. Он, не торопясь, помял папиросу в руках и сказал что-то по-сомалийски Хамису, указывая на лежавший неподалеку камень; он говорил тихо и спокойно, как всегда, а затем спросил меня, был ли я когда-нибудь на войне.

— Нет? — удивленно переспросил он. — А я много сражался на своем веку, и поэтому прошу тебя слушаться меня во всем и стрелять только тогда, когда я скажу: «Пора!», даже если тебе будет казаться, что мое приказание запаздывает. То же самое относится и к тебе, Идрис.

Только сегодня утром учил я Идриса, как обращаться с браунингом: его руки также дрожали, когда он вытащил оружие из кармана, но в его глазах не было и тени страха.

Мы спрятались за камнями в воротах нашего убежища, факир держал в руках ружье Идриса, а Хамис принес из корзины факира две трубы, которые он положил возле своего господина, — его единственный багаж.

Затем его долговязая фигура, напоминавшая орангутанга, влезла на ворота и прикорнула там: это был наблюдательный пост, с которого видно было далеко кругом.

Ночь была туманна. Земля покрылась серебристой вуалью. Кругом стояла мертвая тишина. Я изо всех сил напрягал слух, но не мог уловить ни малейшего шороха, а слышал только дыхание факира, сидевшего рядом со мной. Облака тумана стали сгущаться; скоро луна совершенно скрылась, и на расстоянии пяти шагов не было видно ничего. Так как эта история уже начинала надоедать мне, я вздохнул. Аб-дер-Рахман предостерегающе поднял руку, его голова опустилась на грудь, он прислушивался. Тут и я услышал шелест и осторожные шаги у подножия холма; Идрис, очевидно, тоже услышал эти звуки, так как в тишине раздался звук взводимого курка. Взяв в руку одну из таинственных труб, факир зажег спичку. Что-то зашипело.

— Приготовьтесь! — прошептал он и приложил трубу к щеке. Одновременно со снопом огня, показавшимся из трубы, я услышал его громкий голос, который крикнул: — Пора! — и в тот же миг надавил курок. На нас неслась толпа дикарей; лохмотья, покрывавшие их тела, развевались по воздуху. Ослепленные яркой вспышкой огня, они на мгновение застыли на месте, затем раздался дикий визг и вой, нам навстречу полетело несколько копий, в ответ на которые затрещали мой винчестер и браунинг Идриса. При свете второй ракеты, пущенной факиром, видны были падающие тела, затем послышались стоны и шаги убегающих людей… Все стихло — нападение было ликвидировано.