Сафари

Издали казалось, что на черном склоне долины кто-то нарисовал огромную елку. Так, как рисуют дети: ствол и от него симметрично уходящие в сторону палочки-ветки. Только здесь ствол — водоотводный канал, а ветки — несущие в него избыточную влагу дрены. Между ними на тучных увлажненных почвах возделаны кукурузные поля и огороды.

Поля, оказывается, принадлежали станции Намушакенде. Чиуме провел меня по опытным участкам, показал плантации риса, который, бесспорно, имеет на этой земле, увлажняемой Замбези, огромное будущее, рассказал о том, как власти стимулируют крестьян внедрять новые культуры, заниматься птицеводством. «У Бароце есть не только прошлое, но и будущее», — убежденно сказал он на прощанье.

МАЛАВИЙСКИЕ САФАРИ

Слоновая бойня в долине Луангвы

До малавийской границы мы ехали в сопровождении слонов. Это не преувеличение: за четыре часа, что мы потратили на стокилометровый путь от замбийского городка Чипаты до Касунгу, нам повстречалось двести восемнадцать толстокожих гигантов. Впереди обычно шел ушастый вожак, за ним цепочкой, хобот к хвосту — остальные. Шли деловито, не останавливаясь, и все в одном направлении — на восток.

Уильям Бейнбридж, директор заповедников Замбии, возивший меня по Национальному парку Луангвы, а теперь пригласивший проехать вместе с ним по дорогам слоновьих миграций, озабоченно качает головой.

— Этак мы потеряем большую часть замбийских слонов, — говорит он. — Визовой режим для них не установишь. Сразу пронюхали, что в Касунгу, в малавийском заповеднике, их сейчас ждет меньшая опасность, чем в Замбии.

Опасность — это гигантская бойня, отстрел шести тысяч слонов и других крупных животных, организованный управлением замбийских заповедников. Путешествуя по раскаленной долине Луангвы, мы то и дело натыкались на трупы животных, лужи крови, горы костей. Страшное зрелище. Особенно страшное потому, что здесь, в ненаселенной, покинутой африканцами малярийной долине Луангвы, слон доверял человеку, как нигде в Африке. Он забыл про охотников и знал лишь человека — туриста, человека — натуралиста, любопытного и доброжелательного.

Луангва была единственным во всей Африке заповедником, у въезда в который не висели таблички, запрещающие посетителям выходить из машины. Напротив, парк тем и притягивал туристов, что здесь им разрешалось ходить по бушу, подходить к животным, фотографироваться рядом со слонами. В Луангве существовал специальный «ливингстоновский» маршрут: семь дней пешком по саванновым тропам, которыми ходил великий путешественник, мимо стад слонов и буйволов, мимо щурящих крохотные глазки носорогов. Конечно, у сопровождавшего такие сафари проводника за плечом всегда было ружье с разрывной пулей. Но за последнее десятилетие никто не помнит, чтобы эта пуля разорвалась. И вот…

— А что делать? — вздыхает Бэйнбридж. — Сейчас в Луангве минимум тринадцать тысяч слонов. Каждый год их численность увеличивается на семьсот — восемьсот голов. Ежегодно прибавляется по полтысячи бегемотов и по четыреста пятьдесят буйволов. А есть-то им становится нечего.

_{По пути из Замбии в Малави нам без конца попадались слоны}

Есть им, действительно, нечего. В долине Луангвы и дальше, в западной Малави, растут почти лишь одни мопане — двенадцати-пятнадцатиметровые деревья из семейства бобовых. Мопане — дерево-аскет, дерево-стоик. Встречается оно в самых жарких частях Центральной Африки, на скудных почвах, на которых больше уже ничего не может расти. В наиболее сухих и бесплодных местах мопане вырождается в кустарниковую форму. Такими кустарниками и питаются в основном слоны Луангвы. При этом они их основательно вытаптывают, после чего заросли мопане уже не восстанавливаются. Правда, после разливов Луангвы, превращающей свою долину в непроходимую топь, на скелетных почвах зеленеет трава. Но она быстро выгорает. И остается серая, безжизненная земля. Такая, по которой мы сейчас едем.

— Попытки подсеивать здесь траву, сажать деревья не дали никаких результатов, — продолжает Бэйнбридж. — Положение становится катастрофическим. Если мы сейчас не вмешаемся, то расплодившиеся животные уничтожат всю растительность и все равно обрекут себя на гибель. А так мертвые помогут живым.

— Не боитесь ли вы, что массовый отстрел слонов нарушит добрые отношения, сложившиеся в парке между животными и людьми? — спрашиваю я.

— Появление древнего инстинкта «человек — враг», конечно, вполне вероятно. Чтобы предотвратить это, мы стараемся по возможности убивать слонов так, чтобы остальные животные этого не видели. К тому же умерщвляют их не пулями, а сильно действующими отравляющими средствами. Смерть наступает через три-четыре минуты, и обреченное животное не будоражит остальных. Подобная смерть без грохота выстрела, без крови даже не всегда ассоциируется у слонов с человеком.

— Можно ли использовать мясо убитых таким образом слонов?