Сафари

Когда до побережья Ньясы добрались первые арабские торговцы «живым товаром», они быстро нашли общий язык с мусульманами-яо, которые сделались основными проводниками арабского влияния в долине Замбези. Затем арабов сменили португальцы, что, впрочем, не помешало Нкота-Коте оставаться крупнейшим центром работорговли в этой части Африки.

Сейчас от тех мрачных времен остались лишь одни воспоминания. Мэр Нкота-Коты, с которым меня познакомил капитан, показывая места, связанные с прошлым города, почти каждую свою фразу начинал со слов «здесь был». Под огромной смоковницей когда-то размещался рынок рабов. На месте, где сейчас из-под земли торчит каменный фундамент, был перевалочный пункт невольников. На берегу озера располагался порт, где работорговцы грузили рабов на доу, переправляли через Ньясу, а затем гнали в Килву и Софалу.

Мусульманский колорит сохранился здесь до сих пор. Нет-нет, и промелькнет женщина, закутанная в черную чадру. Где-то заунывно начнет созывать правоверных муэдзин. Или, купая длинный парус в воде, примется выбираться из залива, из окружения черных лодок-долбленок красавица доу. Выйдет на «большую воду», расправит парус и побежит на восток, в Мозамбик. Нкота-Кота — маленький, но упрямо пытающийся выжить, сохранить свое лицо осколок суахилийского мира в центре Африки. Для меня это было неожиданно и интересно.

Я спросил у мэра, живут ли и сейчас в окрестностях Нкота-Коты ремесленники, славившиеся раньше среди народов междуречья Замбези — Конго.

— За всю свою жизнь я здесь не видел ни одного металлурга, — ответил он. — Гончары есть, но их изделиям все тяжелее конкурировать с фабричной продукцией. И знаете, не потому, что их изделия хуже. Лично я предпочитаю держать воду в глиняном, а не в медном сосуде. Но вот наша молодежь вбила себе в голову, что пользоваться местными изделиями чуть ли не признак бескультурья. Иные в школу детей не посылают, а металлических ведер понакупили.

— Я слышал, что яо плетут отличные вещи из сизаля и рафии?

— Это ремесло процветает. Но не здесь, а южнее, поближе к столицам, где есть покупатели-иностранцы. У нас же в городе сохранились лишь несколько резчиков по слоновой кости. Поездка к ним займет час с небольшим.

Капитан согласился подождать меня, но не повезло в другом: у резчиков кончилось сырье. Из последнего куска бивня вчера вырезали последние скульптурки — голову старика и маленького крокодильчика.

Рассказ бывалого шибало

В Нкота-Коте на «Илалу» село много народу — женщин, ехавших с товаром на рынок в Салиму, и мужчин-шибало. Около пожилого рабочего на палубе собрались человек двадцать новичков — все больше молодых парней. Они, видимо, дальше своей деревни никуда раньше не ездили. Агенты компании «Винела», которая снабжает южноафриканские рудники и шахты рабочей силой, нашли парней где-то в глуши и посулили им золотые горы. Юноши еще ничего не знают ни о расизме, ни о ЮАР. И теперь, полуоткрыв рты, слушают «бывалого». Он едет в Рэнд уже третий раз и в самых черных красках расписывает их будущую жизнь.

— А чего же едете, если там так плохо? — наслушавшись его рассказов, спрашивает один из юнцов.

— Семью я там завел. Здесь была у меня жена, да умерла, пока я собирался к ней. Пожил немного один, заскучал. Здесь, в Малави, ничего не осталось теперь. А там все же дети. Так бы ни за что больше не поехал. Да и жить-то мне осталось недолго.

— А что так рано хоронишь себя? — спросил кто-то.

— Тот, кто долго работал в Рэнде, много не живет. Ты слышал, что такое радиация, парень? Это такие лучи из земли. Их не видно, но от них все болезни. В шахтах, где добывают золото и алмазы, эти лучи всюду. В них радиация в четыре — шесть раз больше, чем может выдержать человек. Смерть там носится в воздухе. Лучи эти прут из каждой кварцевой пылинки, из каждой стекающей с потолка капельки воды.

— И сколько часов в день там работают?

— Меньше, чем надо, не проработаешь. Под землей восемь часов. Потом дадут пожрать кукурузную лепешку с водой и погонят перетаскивать добытую за день руду от рудника к фабрике. На нашем горбу-то ее дешевле таскать, чем возить в вагонетках. За смену надо перекидать две с половиной тонны. А не выполнишь норму — не получишь второй лепешки на ночь.

— А спать где будем, в деревне? — Юноша, задавший этот вопрос, почему-то поднял руку. Очевидно, когда-то учился в школе.

— Да, как же, в деревне, — проворчал «бывалый». — Шесть часов потаскаешь камни, потом пойдешь в пропускник. Там тебя разденут, осмотрят все, куда можно спрятать камешек, чтоб алмаз или золотую крупицу не вынес. Если поцарапался за смену, расковыряют еще больше: не засунул ли что туда. А потом поведут в деревню. Только деревня та за колючей проволокой, а в хижине по две-три сотни человек спят. Выйти только в лавку можно, скокиану купить. А дальше пойдешь — проволока с колючками, баасы с собаками и пулемет на каждом углу. И имя свое забудь, малый. Получишь номер, который повесят на спину. Или просто будут звать Йонг — парень, по-их-нему.