Сафари

На лодках со стороны Замбези привозят рыбу. Не выходя на сушу, мужчины вываливают ее на берег и отправляются обратно. Тут же, на берегу, ее потрошат, а визгливые черные свиньи поедают рыбьи внутренности. Иногда с плоских вершин деревьев, растущих здесь только у воды, слетают голошеие марабу. Они хлопают крыльями по тупым свиным рылам и сами начинают лакомиться потрохами. Свиньи ждут минуту-другую, но, потеряв терпение, отходят в сторону и, разбежавшись, бросаются на птиц.

Рядом чинят сети старики, стирают белье женщины с сидящими на их спинах детьми. На небольшом мысу расположена лесопилка. В этом крае заливных лугов и пустынь дров нет, их привозят на лодках издалека, со средней Замбези. Я приглядываюсь к топору, которым орудует дровосек. Сам колун, конечно, привозной, фабричный, но рукоять местная, испещренная тонким резным орнаментом. В Европе не часто можно встретить подобного дровосека-эстета.

В самом центре улицы постоялый двор, где останавливаются приплывшие по Замбези люди. Сидя под камышовыми навесами, они попивают кукурузное пиво, обсуждают последние новости. Напротив, на другом берегу, находится «индустриальный район» соломенного портового города — судоверфь. Одну лодку там еще только начали выдалбливать в огромном неотесанном стволе, а другая уже готова. Лодки здесь не смолят. Опытные старики, знающие особые составы, приготовляют вязкую смесь, состоящую из растительных масел, соков пустынных растений и древесного угля. Эту смесь втирают в лодку, словно мазь в тело больного. Потом сушат и опять втирают. Дело это долгое, но зато лодки у лози живут века. На носу каждой из них выжигают особые отметки — нечто вроде геральдического герба ее владельца.

Лодки, лодки, лодки… Сотни черных выдолбленных стволов, словно упавший на канал частокол. Десятки лодок уходят по каналу к реке, десятки идут им навстречу. Вряд ли все они были сделаны на этой судоверфи. Замбези где-то далеко, но главный ее порт на земле лози — Монгу. По прорытым сотни лет назад каналам со всей их пустынной страны стекаются сюда торговцы, рабочие, верноподданные литунги.

От старой части города до нового Монгу рукой подать. «Новый Монгу» — это, конечно, слишком громко сказано. Здесь есть лишь одно довольно изящное модернистское строение, в котором находится канцелярия министра Бароце. За ним три барака, в которых размещаются прочие службы, необходимые любому провинциальному городку, госпиталь, гараж, а на склоне долины, обрывающейся к реке, — гостиница. Называется она, конечно же, «Луамбайя». И, как и следовало ожидать, свободных мест там не оказалось.

— Надо было заказывать заранее, — посочувствовал мне хозяин. — Раньше, пока не было гостиницы, на ку-омбоку приезжали немногие, так как мало кто хотел спать под открытым небом. А в этом году, когда ее отстроили, сюда повалил народ. Но никому в голову не приходит, что мы не можем принять всех.

Пришлось идти в канцелярию министра, разыскивать ушедшего куда-то чиновника, ждать, пока пообедает его начальство. Наконец кто-то вспомнил о пришедшей из Лусаки правительственной телеграмме, предписывавшей «оказывать всяческое содействие первому корреспонденту ТАСС, совершающему поездку по Бароце», и начались извинения. Оказывается, номер был заказан, но не на мою фамилию или хотя бы имя, а почему-то на отчество. Я пытался объясниться, но тщетно. Все три дня, что я пробыл в Монгу, меня величали «мистер Федорович».

Гостиница стояла на сухом песчаном склоне, на котором то и дело буксовали машины. Город располагается в полупустыне, но с раскаленной террасы, где стоит «Луамбайя», открывался великолепный вид на долину Замбези, покрытую морем зеленой сочной травы.

Пройдет еще несколько недель, начнутся весенние дожди, и старый Монгу затопит вода, а новый город будет выглядеть островком среди разлившейся на сорок — пятьдесят километров в ширину Замбези. На идеально ровной, почти без наклона территории Бароце ничто не сдерживает паводковых вод великой реки, и на время этот район превращается в огромное озеро. Тысячи семей ежегодно оставляют свои деревни в долине и вместе со скарбом на месяц-другой откочевывают на холмы или в пустыню. Это доставляет местным жителям много неприятностей, но зато, когда вода спадает, на полях лози остается слой плодородного ила. С великими разливами Луамбайи связаны вся жизнь лози, самобытный уклад их земледелия.

В Бароце не знают переложной системы. Поля здесь обрабатываются столетиями, но почва, удобренная Луам-байей, не скудеет. Южноафриканский Египет? Пожалуй. Только главной заботой египтян всегда было привести воды великого Нила на свои поля. А главная проблема у лози — увести воды великой Замбези с плоской, заболоченной равнины.