Сафари

Дойдя до фонаря, он вынул из кармана часы, поднес их к прищуренным глазам и взглянул на башню, мощные очертания которой терялись во мгле ночи. Он наклонил голову и прислушался — на башне слышалось шаркание осторожных шагов; в воздухе пронесся свистящий звук и затерялся в мрачной глубине рва за задней стеной.

— Они проверяют, достаточно ли длинен канат. Ну, теперь людоед отправляется в свой страшный путь. Бисмилла (во имя Бога)! — пробормотал старик и скрестил на груди руки.

Затем он снова продолжал свой обход.

На башне от кучки тесно сгрудившихся людей отделился нагой человек и пролез в бойницу, обращенную на запад. На мрачном сером фоне ночного неба можно было разглядеть очертания его невысокой стройной фигуры. У него была прическа мазаи, на спине висел мешок, из которого торчала ручка слоновой кости, а в руках он держал длинную дубинку.

Вот поднялась белая рука, схватила темную руку голого человека и потрясла ее.

— Смотри, не плошай Хатако, напиши открытку, — проговорил звонкий голос по-немецки и продолжал на местном наречии: — Но, подожди-ка минутку…

Белая ручка исчезла, снова поднялась и вложила в темную руку маленький черный предмет.

— Возьми, чтобы не оказаться безоружным. Он заряжен, и ты знаешь, как надо стрелять.

Нагой человек полез в свой мешок, и в его руках сверкнул длинный широкий клинок.

— Я не безоружен, бана лейтенант!..

— Да-да, я уж знаю, твой неизменный нож. Но прихвати также и револьвер, так будет вернее! А теперь — в путь! Ну, вы, за дело! — крикнул он стоявшим сзади.

Они продвинули в амбразуру толстый чурбан. К концу его был приделан блок, по которому двигался канат. Лейтенант взял в руки конец каната, за ним остальные. Голый человек пролез в петлю, проговорил: «Хейа!» (Вперед!) и выпрыгнул из бойницы.

— Квахери! (До свидания!) — прозвучал из темноты его голос.

— Квахери, Хатако! — дружно ответили ему вполголоса товарищи.

Канат натянулся и медленно заскользил сквозь руки людей в черную бездну.

Медленно поплыла вверх белая стена перед глазами Хатако. Из безвестной, ужасающе мрачной глубины доносился оглушительный рев горного потока, и казалось, что серые облака над пропастью с безумной быстротой несутся в страшную высь. Канат медленно раскручивался. Петля впивалась в его тело, и в ревущей черной пустоте, в которой он парил, невидимый кулак схватил и сжал его бесстрашное сердце, и жилы на его шее…

Он судорожно схватил свободной рукой веревку, которая связывала его еще с тем, что прочно покоится на земле; задыхаясь, он повернул шею и прижал откинутую голову к канату. Волокна тихо скрипели под тяжестью его тела. Его охватило неописуемое головокружение, пальцы на ногах свело, он то закрывал, то открывал глаза…

Вдруг он увидел пучок травы, стебли которой трепетали в воздухе. Он полубессознательно потянулся к ним, но они уже были над его головой. Все же при виде этих земных стеблей кулак разжался и отпустил его сердце и шею, он глубоко вздохнул, стер рукой холодный пот и стал внимательно вглядываться в тылу.

Вдруг он вздрогнул и вскрикнул от испуга: колено задело камень. Он просунул вперед дубинку и оттолкнулся от стены. Вода громко шумела, но звук ее падения становился чище, его уже повторяло эхо ущелья. К нему присоединился теперь еще другой шум — ветер гудел в вершинах деревьев. Раскачиваясь в воздухе, он опускался все ниже, — вот он ударился головой о раскачиваемую ветром ветку и в ту же минуту снова задел что-то ступнями и коленями, его встряхнуло, он потерял равновесие и покатился вниз по траве, камням и сырым листьям.

Остановил его колючий куст ежевики.

— Куманина! — выругался он и с силой рванулся из колючих объятий. Вздох, с которым он потирал исцарапанное тело, звучал радостно и легко.

Он три раза коротко и сильно рванул канат и затем освободил его из ветвей куста. После этого он снова подал условный знак. Кольца змеи закачались в воздухе и бесшумно заскользили вверх. Он несколько секунд следил взглядом за вздрагивающим концом каната, пока он не исчез в темноте.

Хатако тихо повернулся и склонил голову. Поток с ревом низвергался по камням. В темных верхушках нависших над ним деревьев глухо шумел ветер.

Холодными пальцами развязал он узел и из заткнутого кожей патрона, служившего ему кисетом, достал понюшку табака. Затем он ремнем привязал к голым бедрам «Браунинг», прицепил дорожную фляжку и накинул на плечи дубленую мягкую кожу. Он еще раз вытянул и размял онемевшие ноги, прислушался и, как зверь, обнюхав кругом воздух, неслышными шагами быстро опустился через камни и корни деревьев к потоку. Течение воды должно было указывать ему путь; прибрежные заросли бамбука должны были скрыть его, потому что никто не должен был видеть, что он спустился с горы…

Под деревьями было так темно, будто между небом и землей натянут толстый черный покров. В непроницаемом мраке ночи сгнившие куски дерева и листья на земле светились синевато-зеленым светом. Но все же ноги Хатако ступали легко и уверенно. Девственные леса родины научили его, не сбиваясь с пути, проходить огромные расстояния по дремучим чащам.