Сафари

Но вот над нами стряслась неожиданная беда. Однажды в темную облачную ночь наш корабль налетел на коралловый риф, и, несмотря на отчаянные усилия, мы никак не могли стащить ветхое судно с этого камня, на котором оно основательно засело. Ветер становился все сильнее, и в конце концов мы с отчаянием увидели, что начинается настоящая буря, грозящая нам верной смертью под обломками корабля. Волны все сильнее и сильнее ударяли о риф, палуба трещала по всем швам, планки скрипели, и мы, оставив все попытки, покорно ожидали момента, когда будем похоронены под пенящимися волнами. Сначала меня охватил страх, инстинктивный страх живого человека перед смертью, но скоро я успокоился и, прислушиваясь к грозному завыванию бури, думал о том, что смерть избавит меня от угрызений совести по поводу гибели моего любимца и что я скоро последую за ним.

Но затем я уже не думал ни о чем, а с таким же рвением, как и остальные, черпал кастрюлькой воду, проникавшую сквозь трещины в досках. Это занятие настолько захватило нас, что нам не оставалось времени на размышления, и мы пришли в себя только тогда, когда стало светать. Тут мы заметили, что буря утихла и ветер переменил свое направление, благодаря чему мы были снесены с камней и прибиты к берегу.

Оказалось, что на нашем судне сбоку была огромная дыра. Кое-как зачинив ее, мы двинулись дальше, и с этого дня наша поездка была не особенно веселой. Погода изменилась: бури больше не было, но зато началась качка. В эту ужасную бурную ночь вода настолько подмочила груз соли, который мы везли, что его пришлось выбросить за борт. Теперь наша пустая «диу», легкая как пробка, танцевала по волнам.

В Ассабе, который оказался грязным, вонючим городком, я сделал много интересных снимков.

Тут на рынке собирались люди всевозможных племен: арабы, абиссинцы, сомали, данакиль, бишарин и суданцы. Они привозят сюда для продажи коров, коз, овец и верблюдов. Привозят сюда также драгоценные породы дерева, меха, горшки и корзины. Их своеобразные прически и яркие костюмы весьма интересны. Но дело не обошлось, конечно, без скандала. Когда я снял двух воинственного вида негров племени даникил с женщиной удивительно высокого роста, то дело кончилось дракой. Получив увесистый удар кулаком в переносицу, я размахнулся на нападавшего своим стальным штативом, но тут, к моему ужасу, одна из металлических подставок отвалилась, и мой противник, подхватив ее, принялся лупить меня ею по спине, и если бы не старик-нищий, вмешавшийся в это дело и прикрывший меня своими лохмотьями, то этот дикарь проломил бы мне позвоночник. Тут на помощь прибежал хозяин гостиницы, в которой я остановился, и старая торговка, которую я раньше снимал и дал за это бакшиш. Когда инцидент был совершенно ликвидирован, на поле битвы появился заспанный полицейский, который арестовал всех, кто попался ему под руку, включая и мою торговку, продававшую какое-то вонючее масло. Только двух он не тронул: меня, потому что я был европеец, и моего противника данакила, так как он давно удрал вместе с ногой от моего штатива. Кроме всего, рукав от моей куртки оказался вырванным, а галстук и шляпа бесследно исчезли, — очевидно, они понравились туземцам из Ассаба. Хромая на одну ногу и взяв под мышку искалеченный штатив, я потащился за арестованными, чтобы засвидетельствовать, что они были только зрителями и помогали мне против нападавших.

Итальянский полицейский оказался очень веселым человеком: он громко расхохотался, когда увидел меня и услышал подробности случившегося, затем он пригласил меня к себе, чтобы одолжить мне целую куртку. Но за свою недолгую практику журналиста я тоже научился кое-чему. Поэтому, увидев на стене у него кодак, я попросил его снять меня в таком растерзанном виде для нашего журнала. Он с удовольствием исполнил мою просьбу. Затем я вторично снялся со знаменитой торговкой маслом; этот снимок был действительно очень живописен и особенно понравился читателям «Часов досуга».

Стоя на палубе парохода, я еще раз грустно посмотрел на этот печальный городок, засыпанный соленым песком, — сдавленный в ущелье между песчаными холмами, на которых не было абсолютно никакой растительности. Я не мог понять, как это голое, высохшее местечко могло заслужить такое пышное название (Ассаб — значит сахарный тростник).

Несколько дней, проведенных мной в Адене в ожидании высланного мне нового фотографического аппарата, были невероятно томительны и скучны. Я остановился в унылой комнате греческого отеля, и при одном только взгляде на плетеное кресло, стоявшее у стола и скрипевшее при легчайшем прикосновении, я пришел сразу в отвратительное настроение духа. Я закрыл ставни, потому что так было прохладнее и, кстати, не были видны ужасные олеографии, висевшие на стенах.

На улицах этого раскаленного городка тоже не было ничего интересного. Только восход и заход солнца давали яркую картину. Вода в бухте начинала переливаться перламутром, прибрежные скалы покрывались таким нежно-розовым налетом, который можно было бы передать только пастелью, а небо загоралось пламенем.