Сцена 12. Комната Милдред. Павильон. ДеньМилдред лежит в постели. На стене — большая афиша «Призрак в Опере». Брюно развлекается, разглядывая через отверстие в стене свою комнату, в руке у него сигарета.
Брюно. Отсюда кровать видна как на ладони. Подозреваю, что ты не скучаешь!
Милдред. Не беспокойся, я знаю, как подростки любят уединяться. Сама была такой.
Брюно. Лично я считаю тебя ровесницей, несмотря на весь твой ум.
Он подходит к ней, садится на край кровати и медленно кладет руку ей на лодыжку. Милдред решительно отталкивает ее. Брюно пожимает плечами.
Брюно. А почему ты уверена, что я не видел, как ты вчера голая вышла из душа?
Милдред садится на кровати с серьезным видом.
Милдред. Потому что тогда ты рассказал бы мне о шрамах.
Брюно. О чем?
Милдред. Знаешь легенду о Медузе? Тот, кто встречался с ней взглядом, превращался в камень. То же самое происходит с каждым, кто видит меня голой.
Брюно. Что за бред?
Милдред. Шрамы остались у меня после пожара в доме в «Бель Эр». Я мирно спала в постели под балдахином...
Брюно. Чего?
Милдред. Представляешь, я ничего не почувствовала; от ядовитого дыма потеряла сознание и пролежала в коме несколько дней. Говорят, что на меня рухнула расплавленная противомоскитная сетка и я получила ожоги четвертой степени. Врачам потребовалась уйма времени, чтобы извлечь из моего тела ее куски на операционном столе. (Она кладет руки на те части тела, о которых рассказывает.) Кожа у меня на ногах похожа на расплавленный сыр на пицце, на правом бедре — клеймо от раскалившейся пружины от матраса, прямо как у техасской коровы. А на груди такое... что я даже не знаю, как описать... Какие-то странные бугры и впадины... Говорит, что нужно прождать еще лет пять-шесть, прежде чем обращаться к специалисту по пластическим операциям, но я не знаю, пойду ли на это. В конце концов, я уже привыкла к такому телу.
Побледневший Брюно вскакивает и устремляется к двери.
Брюно. Да ты просто чокнутая! Ни слова правды, ни единого!
Милдред. Можешь проверить, если у тебя хватит мужества, маленький шпион.
Брюно хлопает дверью.
— Марко?
Я отрываюсь от экрана, все еще продолжая витать в облаках. Это вернулся Жером с бумажным пакетом. Вид у него, как у провинившегося школьника. Я начинаю привыкать к его нескладной фигуре и усталым не по возрасту глазам. Если правительство когда-нибудь организует антиамериканскую кампанию, его портрет как нельзя лучше подойдет для наглядной агитации. Даже в Бронксе не носят с таким изяществом вытертые джинсы; его неуклюжая жестикуляция наводит на мысль об ожившей статуе, а американские ругательства заставят покраснеть сутенеров с 42-й улицы. И это все не искусное подражание: Жером всегда был таким, и когда он утверждает, что никогда не покидал Парижа, я не могу ему не верить.
Тристан даже не заметил появления брата и продолжает спокойно смотреть какой-то фильм.
— Обычно он находится в специализированной клинике, но вот уже полгода, как я не в состоянии оплачивать его пребывание там.