Сага об Ингваре Путешественнике. Текст, перевод, комментарий

Исследователями было отмечено, что наиболее вероятным местом, где зародились подобные истории, являются Ближний Восток или Византия: целый ряд рассказов о военных хитростях, примененных скандинавами, имеет параллели в византийских памятниках[250]. Дискуссионным, однако, оказался вопрос о происхождении этих рассказов. Ф. И. Браун[251] и Ян де Фрис[252] полагали, что скандинавы позаимствовали их у византийцев. Согласно их представлениям, скальды, сопровождавшие конунгов и других знатных людей в Византию, и, возможно, скандинавские дружинники запоминали иноземные рассказы и доносили их до Скандинавии, где они были адаптированы применительно к местному материалу. Эта точка зрения была оспорена А. Стендер-Петерсеном, который проанализировал отдельные сюжеты, зафиксированные как в варяжских, так и в византийских памятниках, и показал, что у обеих традиций был единый источник – античная греко-римская культура, к сюжетам которой восходят многие рассказы[253]. Тем самым А. Стендер-Петерсен указал на типологическое сходство сказаний и перевел вопрос о появлении их в Скандинавии в совсем другую плоскость. Вместо заимствования их скандинавами из Византии, т. е. возможности переноса византийских сказаний скандинавами на родину, он подчеркнул возможность их возникновения непосредственно в скандинавской среде, но на византийской почве, т. е. формирования рассказов о подвигах скандинавских героев в среде варягов, служивших в военных отрядах и дружинах византийских императоров.

Дополнительный аргумент в пользу варяжского происхождения рассказов о военной стратегии, сохранившихся в древнескандинавских памятниках, дало исследование Ф. Амори, который показал, что варяги Харальда Сурового Правителя, находясь на службе в Византии, скорее всего, могли объясняться на плохом греческом языке, но читать на нем или понимать литературный язык и язык устных сказаний они не могли; равным образом они не знали латыни[254]. Следовательно, заимствование сказаний из Византии маловероятно и по причине, отмеченной Ф. Амори.

Из Византии в Скандинавию устные сказания были перенесены варяжскими дружинами, которые шли через Русь, продвигаясь по днепровскому пути[255]. Именно этим, как полагают исследователи, объясняется многочисленность сюжетов, общих для русской и древнескандинавской литературы, в частности тех сказаний, которые отразились в русских летописях[256]. По-видимому, рассказы о сражениях, в которых были применены нестандартные методы наступления или обороны, и о воинских подвигах составляли одно из направлений устной дружинной традиции.

Ранее, рассматривая сообщения саги о переходе отряда Ингвара через пороги (И‑4, И-6), можно было оценивать происхождение информации лишь в общем, учитывая, что своими впечатлениями от продвижения по реке могли делиться представители разных групп «путешественников», в числе которых были купцы и воины. Сопоставление включенных в Поход Ингвара описаний сражений с аналогичным материалом, содержащимся в других скандинавских памятниках, позволяет конкретизировать эти наблюдения и сделать вывод о том, что той средой, в которой зарождались, бытовали и находили наибольший отклик сказания такого рода, была воинская дружина. Транслировалась подобная информация, без сомнения, в виде устных пересказов.

Сюжеты воинских сказаний легко включали в себя фантастические детали, о чем свидетельствует другой эпизод Похода Ингвара, в котором описывается использование героями хитроумных приемов не против войска, состоящего из воинов-людей, но против великана (И‑7). В этом сюжете грань между реальностью и вымыслом, как это нередко бывает в исландских сагах, стерта. Невероятный на первый взгляд рассказ о том, как свеи разрушают жилище великана, подрубив столбы, на которых оно стояло, на деле может быть переосмыслением некоего реального факта, сходного с тем, о котором сообщает в своей «Истории» Лев Диакон. Византийский историк, живший во второй половине X в., говоря о взятии императором Никифором киликийского города Мопсуэстия (совр. Мисис), обстоятельно рассказывает, что неприступная крепость была взята после того, как основания ее башен были подкопаны, а чтобы они не упали ранее нужного времени, башни были подперты бревнами[257]. Можно полагать, что подобный прием захвата городов не был типичным. Именно поэтому, вероятно, Лев Диакон уделил описанию этого эпизода много внимания.