Сага об угре

Этих женщин он наблюдает и описывает почти глазами ученого, однако они ему чужды, словно относятся к иному биологическому виду. Похоже, никаких знакомых женского пола Фрейд себе в Триесте не завел, и вскоре его настроение и отношение к городу коренным образом меняются. Он начинает высказывать свою фрустрацию по поводу происходящего — по поводу женщин, как молодых, так и зрелых, которые влекут его, однако вызывают у него противоречивые чувства. Он отмечает, что они злоупотребляют косметикой. Пишет, как они сидят в окнах домов и улыбаются, встречаясь глазами с мужчиной, и иронично сокрушается, что из-за своей работы вынужден держаться от них подальше.

Внезапно он заявляет, что все женщины в Триесте brutta brutta — «страшные уродины». Кажется, его раздражает, что его чувства никак не сочетаются с образом холодного, наблюдающего и систематизирующего ученого, каковым сам он себя считает. «Поскольку подвергать людей вивисекции запрещено, меня с ними ничто не связывает», — пишет он, обнаружив, что даже юные девушки в городе обильно накладывают грим.

Словно для того, чтобы противостоять этим сложным сексуальным переживаниям, Фрейд с головой уходит в работу. В лаборатории у него отдельный кабинет в нескольких шагах от Адриатического моря. «Я в пяти секундах от ближайшей адриатической волны, — сообщает он Зильберштейну и в деталях описывает свое рабочее место: — Планировка моего кабинета весьма своеобразная. Единственное окно, перед которым стоит мой письменный стол со множеством ящиков и большой верхней частью, второй стол для книг и различных вспомогательных предметов, три стула и несколько полок, на которых лежат десятки пробирок. И — последней по очередности, но не по значению — следует назвать дверь, ведущую из комнаты. В левом углу стола стоит микроскоп, в правом углу лежит рыба, посредине — четыре карандаша возле листка бумаги (посему мои рисунки — карикатуры, не лишенные, однако, некоторой ценности), а перед ними теснится множество стеклянных сосудов, кастрюль, круглых и продолговатых мисок, в которых содержатся мелкие бестии или части крупных бестий в соленой морской воде. Среди всего этого стоят или лежат пробирки, инструменты, иглы, покровные и предметные стекла, так что, когда я работаю, мне негде положить руку. У этого стола я просиживаю с восьми до двенадцати и от часу до шести за весьма усердными трудами».

Каждый день он встречает рыбаков, когда они входят в порт с уловом — целыми корзинами жирных адриатических угрей, а потом идет в лабораторию и принимается за работу. В письмах он объясняет Зильберштейну, в чем суть его миссии, прикладывая простенькие рисунки: «Ты знаешь угрей. Долгое время науке были известны лишь самки этого вида. Даже Аристотель не знал, откуда берутся самцы, и потому утверждал, что угри рождаются из глины. В Средние века, а также в наше время развернулась настоящая охота за самцами угря. В зоологии, где нет свидетельства о рождении и где существа — в полном соответствии с идеалами Панета — действуют, не заботясь о наших наблюдениях, мы не можем сказать, кто из них самец, а кто самка, если у животных нет никаких внешних различий. То, что у них вообще существуют половые различия, еще предстоит доказать, и это может осуществить только специалист в области анатомии (поскольку угорь не ведет дневника, из которого можно было бы сделать выводы о его половой принадлежности): он может вскрыть экземпляр и обнаружить у него семенники или же яичники. <…> Совсем недавно зоолог из Триеста утверждал, что он обнаружил семенники, а тем самым — самца угря, но, поскольку ему, похоже, неизвестно, что такое микроскоп, ему не удалось дать научное описание своей находки».

День за днем Зигмунд Фрейд просиживает за столом в своей лаборатории, разрезает угрей, рассматривает в микроскоп и делает записи, ища разгадку тайны. Под микроскопом можно увидеть ответы на все вопросы — таково обещание науки, и если в это не верить, то во что еще остается верить?

Но семенники угря не обнаруживаются, и Фрейд все больше впадает во фрустрацию. По вечерам, около семи, он отправляется на прогулку по узким улочкам Триеста, мимо лавочек и кафе, к морю, где спускающееся солнце превращает поверхность воды в зеркало, под которым скрывается морская жизнь. Он слышит, как портовые рабочие разговаривают на немецком, словенском и итальянском, ощущает запах приправ и кофе, видит, как торговцы рыбой упаковывают остатки утреннего улова, видит женщин с накрашенными глазами, отправляющихся в кабаки на площади. Он видит все это, но в мыслях у него только угорь.

«Мои руки в пятнах красной и белой крови морских обитателей, перед глазами у меня стоит лишь блестящая мертвая ткань, которая постоянно является мне в снах, и я могу думать лишь о больших вопросах, связанных с семенниками и яичниками, — универсальных и важнейших вопросах».