Саги огненных птиц

Нидхи прижал птицу к доске, лежащей на столе. Ракель наклонилась над жертвой, долго примеривалась, как вонзить ей в шею нож. Руки её ходили плавной пьяной волной. Жесты были изящны, но не точны. Она ухмылялась и смеялась, шутя, что может случайно проткнуть Нидхи руку, а тот лишь с довольным видом скалился. Наконец, Ракель перерезала птице горло, бросив в воздух слова приветствия.

– Здравствуй, госпожа. Прими эту жертву!

На щеки и подбородок её брызнула кровь, она облизала губы и принялась размазывать кровавые капли по своему прекрасному лицу. Ракель отбросила нож, зарылась двумя пальцами в горячую рану. Птица была ещё жива, и её круглый глаз смотрел угасающе на Ракель. Чёрное тельце продолжало сопротивляться, биться в руках Нидхи. Кровь стекала в разбитую миску, капля за каплей наполняя её. Ракель подставила вторую руку, отпила немного из пригоршни, так что по подбородку её заструились алые дорожки. Она отёрла их, перемазав рукава. Ракель вновь набрала крови, чтобы нарисовать знаки рун на своём лице и на лбу Нидхи. После протянула окровавленные пальцы к Ситрику, и тот подался к ней.

– Попробуй, – негромко произнесла она, щуря глаза.

Ситрик слизал кровь с её пальцев, зажмурился, улыбнулся. Выдохнул судорожно, когда Ракель оставила тонкую руну и на его лице. Скупая внушаемая торжественность озарила его.

Тело птицы потихоньку замолкало, переставало биться, наконец уверовав в собственную смерть. Нидхи в пару ударов дорубил птичью шею, и голова отошла от тела, скатившись с доски на стол перед Ситриком. Тот протянул руку к птичьему клюву, поднял голову, рассматривая. Вот почему над дверью висели птичьи черепа… Это была жертва Госпоже Зиме, чтобы та обходила стороною и без того стылое и проклятое жилище.

Ракель же выхватила из рук мужа тельце птицы и принялась играться им, расправляя широкие крылья и поглаживая пёрышки. Она водила длинным ногтем по краю расправленного крыла, не замечая, как кровь с разрубленной шеи всё ещё сочится ей на колени.

– Нидхи, надо повесить его под крышей вместе с остальными птичьими головами, – сказал серьёзно Ситрик.

– Пожалуй, так, – согласился Нидхи.

Он захватил с собой столец, распахнул дверь, так что холод ворвался в жилище, мигом выстудив всё его скупое тепло. За дверью царила ночь, чернея своей насыщенной пустотой.

– Не закрывай двери! – попросил он Ракель. – Темнота хоть глаз коли!

Нидхи поднялся, нашарил руками птичьи черепа, скинул их в снег. Ситрик поднял их, распутал связку. В руке его была длинная и толстая игла – он и сам не заметил, как она появилась у него. Он продел нить в ушко иглы и проткнул глазницу грача, нашаривая отверстие с другой стороны. Руки его вмиг окрасились кровью, но она не пугала, а радовала. Он хотел её видеть. Ракель подала ему отрезанные крылья, что сами собой сгибались и никак не хотели сохранять распахнутое состояние. Ситрик нанизал на нитку и их. Получились уродливые бусы, что наверняка подошли бы Госпоже Зиме. Лучше дара и жертвы для неё не найти…

– Давай-ка сюда низку, богомолец. – Нидхи с трудом отнял у Ситрика черепа, которые тот не хотел выпускать из рук, и, не примериваясь, с одного маху насадил звенящие кости на торчащий из стены штырь.

Ситрик задрал голову вверх, разглядывая новое украшение дома. Горячие густые капли медленно падали ему на лоб, остывая в воздухе, но вновь горячась на тёплой коже. Он открыл рот, и капли стали стекать ему в горло, пробуждая внутри что-то кошмарное. Оно насытилось, согрелось и было счастливо. И Ситрик вместе с ним был счастлив.

Он долго стоял так, а кровь не иссякала, всё стекала медленно, капля за каплей падая вниз. Ракель давно уж заперла дверь, спрятавшись от мороза в своей тошной норе. Нидхи ушёл, и Ситрик остался один, наедине с ветром, пригретым ужасом и белым снегом, что сыпался из неведомой темноты стылыми хлопьями. Не чувствуя, как леденеет пропитанная кровью одежда, он побрёл вслед за ветром, опираясь на него и мешая со своим разгорячённым дыханием.

Он был счастлив. Покоен и счастлив.

Но счастье его было недолгим.

Ноги сами привели Ситрика к церкви, к деревянным стенам, огороженным почерневшей оградой, словно шипами, застывшими на морозе. В снежных вихрях терялись высокие крыши, похожие на башни. Ушей достигло тихое пение, обыкновенно ласкающее слух, но теперь раздражающее нутро.

Ситрик остановился у самой ограды, вперив взгляд в стены с нанесённым на них резным рисунком. Он стоял как заворожённый, взявшись зябнущими руками за ограду, и смотрел на дерево стен, точно на пустоту. Глазам было больно и слёзно, но в душе вместо раскаяния зияла пропасть. Шальная снежинка попала на ресницы. Ситрик смахнул её красной от крови ладонью и пусто вздохнул. Пропасть всё росла и ширилась, и богомолец явственно ощутил, как его, оторвав от прошлого, теперь отрывало безжалостно от настоящего. Огня белой птицы было недостаточно, чтобы вновь запалить без вспышки, без костра ровный свет, какой бывает лишь за мутным пузырём фонаря. Если бы не Ингрид…