Сайонара

Я шел, прижимаясь к стене, подошвы кроссовок шлепали по плитам мостовой, посылая квазары в виде отпечатков ступней, из которых составлены звенья гиперпространства. Я старался, чтобы мои отпечатки совпадали с отпечатками Мэри. Невеликое удовольствие, но все-таки. Если бы Мэри узнала, какие чудеса храбрости я совершаю ради нее, она сразу же поняла бы, как много значит для меня. Увидела бы меня совсем в ином свете. Тогда я помог бы ей совершить первый прыжок в гиперпространство…

Мы шли по аллее, обсаженной цветущей сакурой, отпечатки наших ступней сливались в совершенной гармонии.

На верхушках деревьев щебетали воробьиные стайки. Зеленые, сочные, наполненные хлорофиллом листья тихо шелестели.

Фрактальные модели взрывались, микроорганизмы пировали, крошечные прожилки испещряли поверхность листьев, словно наэлектризованные. Природа не знает промежуточного состояния. Ее изменчивый пульс никогда не замирает. С тех пор как открытая пасть гиперпространства поглотила меня, мое изумление не насытилось. Так бесконечно многообразен был тот мир, который я узнал.

Реальность похожа на колоду карт, и количество этих карт бесконечно. Наша трехмерная вселенная не что иное, как единственная карта, сданная рукой Бога. Сравните это с четвертым измерением – бесконечность карт, масть за мастью, вечный пасьянс. Несоразмерность мешает восприятию. Преодолев пространственные помехи, однажды обретенное эмбриональное знание устройства вселенной вознесло меня к божественной реальности. Пожалуй, я мог бы сказать, что знаю не меньше, чем сам Господь. Впрочем, с моей стороны это было бы наглостью, хотя вряд ли сегодня мне известно меньше, чем Ему в мои годы.

Я прятался за киоском, пока Мэри покупала билет. Пассажиры отвлекались от своей обычной беготни, чтобы узреть Венеру в парусиновых тапочках, и дальше двигались, освещенные сиянием ее красоты. Люди спотыкались, сбитые с толку столкновением с прекрасным.

Мэри прошла на платформу, а я замешкался, оценивающе вглядываясь в толпу. Старик в зеленом свитере неверной походкой ковылял к турникету. Пока он с трудом вставлял билет в щель автомата, я заскочил ему за спину, и мы миновали барьер словно сиамские близнецы. Какой-то мужчина удивленно обернулся. Я невинным взглядом уставился на него, сканируя тем временем структуру ДНК и отмечая склонность к синдрому Тауретта и вросшим ногтям. Мужчина покачал головой и продолжил свой путь. Лечение, которое он проходил в связи с неврологическим заболеванием, в последнее время привело к побочным эффектам.

– Эй, парень! С чего ты решил, что можешь проехаться зайцем?

Вот черт! Только его мне сейчас и не хватало. Я продолжал двигаться вперед, низко склонив голову и глубоко засунув руки в карманы. За мной к барьеру направлялся станционный служащий – по-военному сияющие ботинки, фуражка железнодорожника важно напялена на лоб.

– Эй, парень в бейсбольной кепке! Вернись сейчас же!

Словно по команде законопослушные пассажиры принялись оглядываться в поисках парня в бейсбольной кепке. Чертыхаясь, я поплелся назад. Уж лучше здесь, чем на платформе, где Мэри могла бы увидеть меня. Пока я шел обратно, станционный служащий скрестил свои короткие пухлые ручки на выпирающем, животе. На лице его была написана суровость, но внутри он трясся от предвкушения удовольствия. Внизу, на плат форме, Мэри затянулась «Милд севен» и прищурилась, высматривая поезд. До станции ему оставался примерно километр шестьсот девяносто метров пути, которые он преодолеет за двадцать девять секунд. Черт бы побрал этого ублюдка!

– Что, сынок, нет билета или готовишься к олимпийским играм по преодолению турникетов?

– Я…Э…

Быстрый психогенный осмотр сказал мне, что станционный смотритель Моримото – фанатичный бюрократ с весьма низким нравственным коэффициентом. Опасное сочетание. Этот выжмет из моего проступка все…

– Что молчишь? Немой? Глухой? Или ты показываешь мне билет, или пройдем в офис и оформим нарушение.

С платформы донесся скрежет колес и скрип тормозов. Я принялся рыться в карманах в поисках несуществующего билета. Двери вагонов с шипением открылись. Я нагнул голову и сделал шаг вперед, словно собирался безропотно отдаться в руки правосудия и понести справедливую кару за свое преступление. Затем крутнулся на каблуках и припустил в тоннель. За спиной раздавались крики станционного смотрителя Моримото:

– Эй, ты! Бесстыдный гаденыш! Стой!

Я со свистом пронесся мимо обалдевшей старушки с пуделем на поводке, уклонился от толпы школьников, прогуливающих уроки, которые одобрительно зашумели, когда я промчался мимо прямо в закрывающиеся двери. Сердце выпрыгивало из груди. Я нырнул в вагон, а миллисекундой позже дверной механизм с шипением захлопнулся за моей спиной. Меня затопило облегчение. Поезд медленно отполз от станции.

Внутреннее море синело и пенилось у дамбы. Я прищурился на солнце, безобидно сиявшее сверху – желтое и круглое, словно нарисованное рукой ребенка с помощью фломастера. Солнечные вспышки пробивали фотосферу, а затем исчезали, невидимые никому, кроме меня.