Сахалин

 Но его положение было таково, что иначе он поступить не мог. Ценой больших трудов он завоевал себе в мире преступника титул "настоящего Ивана". В этом мире его боялись, его приказания исполнялись беспрекословно. Он, как это подтверждали мне смотрители тюрем, одним приказанием усмирял арестантские бунты; он давал, как, например, сосланному в Одессе банкиру Иовановичу, рекомендательные письма, с которыми рекомендованные им лица пользовались льготами во всех тюрьмах. Я сам на Сахалине видел то прямое невероятное почтение, которым в арестантском мире окружен Позульский: с ним никто не смеет говорить в шапке. Его уважали, потому что боялись. Слушались, потому что перед его "урозой" дрожали. В случае с херсонским помощником смотрителя он ставил на карту все. Он дал слово - и должен был исполнить угрозу. Его боялись, потому что он сам не боялся ничего. Люди такого сорта должны держать слово. Иначе тюрьма увидит, что поклонялась простой деревяшке, когда с идола слезет позолота. Как бы издевалась, как бы глумилась тюрьма над "струсившим" Позульским, как поступают люди вообще с тем, кто падает с высокого пьедестала?

 И Позульский предпочел смерть такой жизни и зарезал.

 На Сахалине некто Капитон Зверев зарезал доктора Заржевского. Это был доктор старого закала, каких очень любили господа смотрители. Для него не было больных и слабосильных. Когда являлись на освидетельствование, он, обыкновенно, писал: "Дать пятьдесять розог". Зверев надорвался на работе, не был в состоянии выполнять "уроков" и, получив массу "лоз", явился к доктору отпроситься от работ. Доктор Заржевский прописал ему свой обычный "рецепт". Тогда Зверев выхватил заранее приготовленный нож и зарезал доктора. Это было еще в те времена, когда вешали.

 - А не боялся, что повесят? - спрашивал я Зверева.

 - Даже удивились все, как я от веревки ушел. Уверен был, что повесят.

 - Зачем же делал это?

 - Да устал больно на кобылу ложиться. Так решил: лучше уж смерть, чем этакая жизнь.

 - Ну, и покончил бы с собой.

 - А он, мучитель, других мучить будет? Нет, уж так решил: ежели мне конец, то пусть уж другим хоть лучше будет. Помирать, - так не одному.

 Антонов-Балдоха, долго наводивший на Москву трепет, как один из коноводов гремевшей когда-то шайки "замоскворецких баши-бузуков", все время ждал, что "поймают, - беспременно повесят". Так ему и другие товарищи говорили. Это заставляло его только, по его выражению, "работать чисто".

 - Возьмешь что, - бьешь. Потому уличить может, зачем в живых оставлять, - веревка.

 Страх смертной казни заставляет преступника быть более жестоким, - это часто. Останавливает ли от преступления? Факты говорят, что нет.

 Не следует забывать об одном важном, так сказать, элементе преступной натуры, - о крайнем легкомыслии преступника. Всякое наказание страшит преступника, но он всегда надеется, что удастся избежать и не быть открытым. Разберите большинство преступлений, и вас, в конце-концов, поразит их удивительное легкомыслие.

 - Почему же ты убил?

 - Слыхал, что деньги есть.

 - Ну, а сам ты знал, есть ли деньги, сколько их?

 - А почем я мог знать? Не знал. Люди говорили, будто есть. Ан, не оказалось.

 - Да ведь, оставив в стороне все прочее, ведь, идя на такое дело, ты рисковал собой?

 - Известно.

 - Как же ты, рискуя всей своей жизнью, не знал даже из-за чего ты рискуешь?

 Что это, как не крайнее легкомыслие!

 Или:

 - Убил, потому, - мужик богатый. Думал, возьму тыщи две. Хату нову построю, своя-то больно развалилась.

 - Так. Ты был, говоришь, мужик бедный?

 - Беднеющий.

 - И вдруг бы хату новую построил. Все бы удивились: на какие деньги? А тут рядом богатый сосед убит и ограблен. У всякого бы явилось на тебя подозрение.

 - Оно, конечно, так. Известно, ежели б раньше все обмозговать, - может, лучше б и не убивать. Да так уж в голову засело: убью да убью, - хату нову поставлю, своя-то уж больно развалилась.

 Или: убил, ограбил и ушел в притон, начал пьянствовать, хвастаться деньгами, - там его и накрыли. А человек бывалый: был стрелком, форточником, поездошником, парадником, громилой. Прошел все стадии своего ремесла, - ничем другим, кроме краж, в жизни не занимался. Должен знать все "насквозь".

 - Ну, зачем же пьянствовать сейчас же пошел, - да еще куда? Знаешь ведь, что, случись грабеж, полиция первым делом в притон бросается: там вашего брата ищет.

 - Известно. Это у нее дело первое.

 - Ну, зачем же шел?

 - Думал, что на поезд пойдут искать. Будут думать, что из города уехал.

 Это изумительное легкомыслие заставляет их и с Сахалина бежать. Люди знают, что идут на верную смерть, что впереди Татарский пролив, лесная пустыня, а идут, потому что "надеются".

 Этого легкомыслия не пересилит даже страх веревки.

 С другой стороны, есть люди, которых, как Позульского, толкают на преступление обстоятельства: ему лучше умереть.

 С третьей стороны, можно человека, как Зверева, довести до такого состояния, когда смерть покажется благом.