Сахалин

 Против окон канцелярии Александровской тюрьмы бродит низкорослый, со впалой грудью, мрачный, понурый, человек. И бродит как-то странно. Голодные собаки, которых часто бьют, ходят так мимо окон кухни. Не спуская глаз с окон и боясь подойти близко: а вдруг кипятком ошпарят.

 Это - Комлев, старейший сахалинский палач. Теперь отставной.

 Он прослышал, что в Александровской тюрьме будут вешать бродягу Туманова, стрелявшего в чиновника^[25], и пришел с поселья, где живет в качестве богадельщика:

 - Без меня повесить некому.

 Он повесил на Сахалине 13 человек. Специалист по этому делу и надеется "заработать рубля три".

 А пока, в ожидании казни, - как я уже говорил, - он нанялся у каторжанки, живущей с поселенцем, нянчить детей.

 Таковы сахалинские нравы.

 Комлев пришел к тюрьме проведать: "не слышно ли, когда" - и бродит против окон канцелярии, потому что здесь есть надзиратели.

 Комлева ненавидит вся каторга. Где бы ни встретился, - его каждый бьет. Бьют, как собаку, пока не свалится без чувств где-нибудь в канаву. Отдышится - и пойдет.

 Живуч старик необычайно. Пятьдесят лет, и грудь впалая, и тело все истерзано, и от битья кашляет иногда кровью, а в руках сила необычайная.

 "Комлев" - это его палачский псевдоним.

 Когда бьют розгами тонким концом, это называется:

 - Давать лозы.

 Когда бьют толстым, - это:

 - Давать комли.

 Отсюда и это прозвище "Комлев".

 Комлев - костромской мещанин, из духовного звания, учился в училище при семинарии и очень любит тексты, преимущественно из Ветхого завета.

 Он был осужден за денной грабеж с револьвером на двадцать лет. В 77-м году он бежал с Сахалина, но в самом узком месте Татарского пролива, почти достигнув материка, был пойман гиляком, получил 96 плетей и двадцать лет прибавки к сроку. В те жестокие времена палачам работы было много, и палачу, тоже сахалинской знаменитости, Терскому, потребовался помощник. В тюрьме бросили жребий: кому идти в палачи. И жребий выпал Комлеву.

 Но Комлев все еще мечтал о воле, и в 89-м году опять бежал, - его поймали на Сахалине же, прибавили еще 15 лет каторги.

 - Итого, 55 лет чистой каторги! - с чувством достоинства говорит Комлев.

 И приговорили к 45 плетям.

 Плети давал "ученику" Терский.

 - Ну, ложись, ученик, я тебе покажу, как надо драть.

 И "показал".

 В 97-м году Комлев говорил мне:

 - До сих пор гнию.

 И разделся. Тело - словно прижжено каленым железом. Страшно было смотреть. Местами зарубцевалось в белые рубцы, а местами, вместо кожи, тонкая красная пленочка.

 - Пожмешь - и течет!

 Пленочка лопнула и потекла какая-то сукровица.

 На луфтической почве это наказание разыгралось во что-то страшное.

 Так глумился палач над палачом.

 Скоро, однако, Терского поймали в том, что он, взяв взятку с арестанта, наказал его легко.

 Терскому назначили 200 розог и наказать его дали Комлеву.

 - Ты меня учил, как плетями, а я тебе покажу, что розгами можно сделать.

 Терский до сих пор гниет. То, что он сделал с Комлевым, - шутка в сравнении с тем, что Комлев сделал с ним.

 - По Моисееву закону: око за око и зуб за зуб! - добавляет Комлев при этом рассказе.

 - Я драть умею: на моем теле выучили.

 Беглый каторжник Губарь, который был приговорен к плетям за людоедство, после 48 комлевских плетей был унесен в лазарет и через три дня, не приходя в себя, умер. И Комлев сделал это, получив взятку от каторги, которая ненавидела Губаря.

 Доктора, присутствовавшие при наказаниях, которые приводил в исполнение Комлев, говорят, что это что-то невероятно страшное.

 Это не простое озлобление Медведева. Это утонченное мучительство. Комлев смакует свое могущество. Он даже особый костюм себе выдумал: красную рубаху, черный фартук, сшил какую-то высокую черную шапку. И крикнул:

 - Поддержись!

 Медлит и выжидает, словно любуясь, как судорожно подергиваются от ожидания мускулы у жертвы.

 Докторам приходилось отворачиваться и кричать:

 - Скорее! Скорее!

 Чтобы прекратить это мучительство.

 - А они меня мало бьют? Всю жизнь из меня выбили! - говорит Комлев, когда его спрашивают, почему он так "лютеет", подходя к разложенному на кобыле человеку.

 Чем-то, действительно, страшным веет от этого человека, который выкладывает по пальцам, "сколько их всего было":

 - Сначала один в Воеводской... потом еще два в Воеводской... Двух в Александровской... Да двух еще в Воеводской... да еще один... да еще три... да еще один... да еще один... Всего мною было повешено 13 человек.

 И было жутко, когда он рассказывал мне подробно, как это делал; рассказывал монотонно, словно читал по покойнику, не говорил ни "казнимый" ни "преступник", а, понижая голос:

 - "Он".

 - Первым был Кучеровский. За нанесение ран смотрителю Шишкову его казнили в Воеводской, во дворе. Вывели во двор 100 человек, да 25 из Александровской смотреть пригнали. На первом берет робость, как будто трясение рук. Выпил 2 стакана водки... Трогательно и немного жалостливо, когда крутится и судорогами подергивается... Но страшнее всего, когда еще только выводят, и впереди идет священник в черной ризе, - тогда робость берет.

 - По вечерам было особенно трогательно, когда выходишь, бывало, все "он" представляется.