Сахалинские каторжанки

Много лет для своих детских нужд я использовала деревянный конструктор: башенки всякие, домики… ну и всё. Потом мне купили железный, там были тоненькие продолговатые, прямоугольные и квадратные пластины с дырочками, а также скобы, гаечный ключ, самые настоящие болты с гайками и колёса. Ну машинку я сделала, а дальше что? А далее мне подарили многофункциональный пластмассовый конструктор. Деталей в нём много, и они все такие толстенькие с пухленькими гайками и болтами. О! Из него можно сделать трактор, машину, подъёмный кран и даже многоэтажный дом. Но руки то у меня загребущи, глаза завидущи! Вот возьмите и выложите родители для любимой доченьки навороченную пластиковую модель самолёта или корабля, которую надо клеить супер клеем. Не знаю какими такими путями, но отец Иван припёр домой вертолёт «Ми-2». Ох, как долго я его клеила. А клей был не ахти: хоть сам прозрачный, но руки от него белые, липкие. Короче, доклеила я вертолёт до пропеллера и бросила. Некрасивый он у меня получился: весь заляпанный отпечатками пальцев, испачканный супер клеем. И я решила оставить это мальчишеское хобби. Пошла шить куклам платья. Долго шила, пока не надоело:

— Достали эти куклы! Молчат, как дуры. То ли дело моя кошка.

Ну и я полностью переключилась на дружбу с Маруськой, ведь та мурлычет, когда её гладят и очень любит играться. Кусает, правда, больно. У меня все руки искусанные и покарябанные, зато ни в дурацком клее.

— Сначала б клей изобрели нормальный, а потом детей конструкторами пичкали!

— Клей то изобретут, только девочка уже вырастет, — обиженно ковырялся отец с моим «Ми-2», пытаясь его отмыть и доклеить.

— Донь, иди борщ научу готовить! — послышался с кухни голос мамы.

— Рано мне ещё, — отмахнулась я. — Пойдём, Маруська, погуляем.

— Да ты ж шубу и шапку ей ещё не сшила. На дворе зима, — удивились родители.

— А мех?

Мать кинула мне кусок кроличьего меха и я села шить.

— Портнихой будет, — с гордостью вздохнула Валентина Николаевна.

— Нет, конструктором, мы с ней скоро ого-го какие модели клеить будем! — размечтался о чём-то своём Иван Вавилович, и его глаза загорелись диким блеском. — Надо б мне самому из дощечек детали вырезать, а клей… Ай, ПВА лучше всех!

Наша кошка

Кошка Маруська любит спать в моих ногах, на голове, под боком и на шее. А когда она спит на шее, то я задыхаюсь и снится, что меня душит домовой. Иногда я беру кошару с собой в лес. И тогда она несётся за хозяйкой, как пёс. Она бежит из страха потеряться, и я это понимаю, но мне всё равно приятно: «Эка преданность какая!»

А ещё Манька любит ловить мелких птиц и съедать их прямо на наших глазах — только пёрышки цветные валяются после её обеда. Жалко! Но ежели ящерку поймает, так та хвост оставит в кошачьих зубах и дёру! Маруська смотрит растерянно вслед зелёной хитрюшки, и в глазах хищника застывает недоумение, шок. Нет, Маруся за всю свою жизнь так и не привыкла к фокусам ящериц. Даже в глубокой старости, когда она съедала отделившийся хвост, на её морде застывал ужас. А ещё она очень хорошо очищала сарай от амбарных крыс. Но крысы водились пока мы свинью держали, а когда содержать свиней стало накладно (в перестройку), то и крысы от нас ушли. Скучно им стало, видимо. Иногда наша Манюня рожала. А для котят она могла из ванны, полной улова, и трёхкилограммовую рыбину вытащить, да утянуть её на чердак. Но попробуйте-ка в деревне раздать подросших котят! Стоишь с ними на базаре, переминаешься с ноги на ногу и жалобно скулишь:

— Ну возьмите котёнка, ну возьмите котёнка!

А если не постоять! Эти взрослые уж точно знают куда девать мелку живность. У нас принято было увозить их в лес. Поэтому мы, сердобольные дети, умирали на нашем маленьком рынке, но стояли до последнего.

Эх, Маруська прожила в нашей семье в любви и в здравии пятнадцать лет, а потом стала болеть, дряхлеть и ушла в лес умирать. Сама ушла. Мы все плакали и больше кошек не заводили. Больно терять любимых. Больно.

Мой первый стих

В четвёртом классе я написала свой первый стих (ну и последний на долгое, долгое время). Не помню о чём. Попёрлась читать его мамке. А Валентина Николаевна с Ниной Петровной той порой посиделки устроили — водочку тихонько попивали, сальтисоном закусывали. Знатные у мамки сальтисоны получались — это свиные желудки, набитые потрохами, сваренные в воде и дозревающие потом под прессом, прямо как головки сыра. Вот сидят две тётеньки, дегустируют, кайфуют! Тут я со своим стихом. Читаю. И что-то тёте Нине прям так захорошело, что решила она обосрать моё творчество:

— Не пиши, не твоё это! Иди лучше к Толику за стол, вон он как красиво корабли рисует. Моряком станет. Капитаном.

У мамки от удовольствия тоже язык зачесался:

— Ну правда, дочь, что-то не очень. Не быть тебе поэтом, не майся дурью. Иди лучше к Толику за стол, порисуй кошек. Кошки у тебя хорошо получаются.

Иду, рисую кошек. Ведь кроме кошек у меня ничего не получается.

А через много лет я поняла:

1. Для художеств меня нет зрительной памяти.

2. Тёте Нине и тёте Вале просто захотелось меня потроллить.