САХАР и ПАТОКА

САХАР  И  ПАТОКА

Сумерки отодвинули жару от тротуара и, как мне показалось,  встретившиеся мне прохожие радовались этому тоже. До «АТБ» —  шагов сто, где-то в это время и в этом магазине я запланировал купить блок сигарет и что-нибудь себе на ужин, ещё не приевшееся. Заодно, докуривал сигарету, пребывая в безмятежности, и дышал удовольствием одиночества. Оно, одиночество, бывает и таким даже,  если   наслаждаешься покоем в душе.  Об этом и думал, но сбежал бы от одиночества в любую секунду, как бы и чем бы это ощущение разобщённости с миром и единения в себе  меня не устраивало и не радовало.

Суета торгового зала обошла меня стороной, не коснувшись даже локтей — вернулся с покупками в сизый вечер, он по-прежнему обнимал меня всё той же безмятежностью и уже голубел от света фонарей. Задержался на площадке крыльца, никому не мешая — в сторонке. Белые бордюры, очертив дворик магазина на входе, подвели взгляд к, вроде, пятерым  мужчинам, усевшимся на них, с просящими руками, но милость была иного плана: бутылка то ли вина, то ли чего-то ещё переходила из рук в руки и зычный хмельной  восторг, булькая в чьём-либо горле,  вырывался наружу общим, но лишь завистливым довольством. Была среди них и одна женщина — её годы мне были без разницы, лица я не видел из-за плеч мужчины, что присел прямо перед ней на корточки, да пьяный галдёж и шарканье ног повсюду   внезапно заглушили звуки аккордеона, высветившийся розовым блеском на её коленях. и её хрипловатый грудной голос запел жалующимся в безнадёге стоном:

«Пьяница горькая - горькая пьяница,

А ведь когда-то была я красавицей!

Губоньки, глазоньки ты целовал,

«Грудочкой» сахарной называл!..

Да патокой горькою душу залив,

Ты веточкой вишни меня надломил —

Я ветра игрушк

а

с тех пор, усыхаю

Любовью к тебе, а обиды не знаю…

И знать  не хочу потому, что люблю!

Тебя! Лишь тебя! И, играя, живу

Пьяницей горькой — горкою пьяницей,

Веточкой сломанной, опечаленной...».

       Я ошалело сбежал ступенями вниз, сделал несколько торопливых шагов, будто бы издавна ожидаемых от себя, к сидящим вдоль бордюра — к той, что вмиг опоила меня воображением той самой «пьяницы горькой-горькой пьяницы», только что-то, да пережитое и нет, удержало меня за плечи — я замер, поник, завернув в лоскуток  сумрака наверняка изуродованное выплеснувшимся из меня страданием лицо. Хотел уйти — отошёл в сторону, чтобы, не пряча глаза, ненароком  не потревожить ошеломлённым взглядом своё же прошлое…Сердце колотилось, словно сходило с ума, а глаза  в беспрерывном моргании трясущихся век подбирали в растерянности иной взгляд — который не лгал Ей... Никогда! И сейчас — сколько же лет прошло?! — не хотел Ей лгать...

...Три года с Ней, ...три года как Она, вошедшая в мою загулявшую в одиночестве жизнь на точённых ножках, в абрикосовых туфельках на высоком каблуке, словно на упругих  веточках — зашла как-то,  осторожно даря улыбку, извиняясь за нежданный визит, и собой — смуглая, фигуристая, пленяющая  запахами надежды на что-то, что и понять не успел — в миг упорядочила меня в намерениях терзающегося ума и в желаниях приунывшего в годах сердца. И — чудо из чудес! ...Наконец-то: мои сердце и разум —  заодно: быть с ней, всегда, и желать везде и во всём. И сразу — плен в радость! И  сразу — робость воображения до стыдливости что-либо воображать заранее, как тут и —  неуверенность, острота дыхания, и веселящая  дрожь на губа: «А ждал-то, выходит, не напрасно!».  И сразу после этого — страх перед гордой и даже чуточку заносчивой женской красотой, а она ведь —  такая, и такой обязана быть, чтобы, разозлив страстью, этим и обязать встать перед ней в полный рост, так, неосознанно даже,  приветствуя и преклоняясь. ...А я сидел в стенах редакции радио, готовился к радиопередаче, выправляя свои же каракули на листах информационного выпуска, чтобы через пару мину, от студийного микрофона, прочесть всё на одном дыхании и, упаси Бог,   «не забуксовать» в эфире; как вдруг, сначала, лёгкий и кроткий поклон шеи, в приветствии, затем — так заколотилось сердце, ну, так заколотилось…, и я — рывком  со стула уже очарованный, в полный свой рост приветствующий и преклоняющийся перед вошедшей ко мне  Мечтой.