Сахара и Сахель

Художник, истово добивающийся правдивости любой ценой, привезет из путешествия нечто неслыханное, не поддающееся определению, поскольку художественный словарь не располагает термином, способным описать произведение столь небывалого характера, я назову такие сюжеты документами. Под документом я подразумеваю приметы страны, отличительные черты, придающие ей неповторимость, все то, что позволяет заново пережить встречу старым знакомым и обрести знание непосвященным; я имею в виду верные типажи жителей, пусть даже с примесью горячей негритянской крови, интерес к которым вызван их своеобразием, инородные и странные костюмы, поведение, манеры, обычаи, особенную поступь. Несть числа этюдам, если путешественник взял за правило точность; мы несомненно узнаем по этим картинам-копиям, выполненным со скрупулезной достоверностью портрета, одежды заморского народа, головные уборы и обувь. Мы познакомимся с боевым оружием, насколько позволит мастерство художника. Даже сбруя верховых животных станет предметом изучения, более того, художник-путешественник объяснит нам назначение бесчисленных неизвестных вещей, проявив умение в сочетании с виртуозным владением кистью. А так как притягательность неизведанного разжигает злополучное любопытство, многие окажутся в сетях ложных представлений и потребуют от живописи подробностей дневниковых записей; люди захотят созерцать картины, составленные по правилам инвентарной описи, и вкус к этнографии в конце концов вытеснит чувство прекрасного.

Пейзаж подвергнется подобным же преобразованиям, возможно, менее явным, но не менее реальным. Интерес к дальним странам огромен. Мало кто устоит перед соблазном похвастать тем, что посетил далекую неизведанную страну. Вам ли, человеку, чья жизнь наполнена открытиями, это неизвестно? Художник должен обладать редкой человеческой добродетелью — большой скромностью, чтобы утаить свою принадлежность к когорте путешественников и не выпячивать географические названия рядом со своим именем. Надо быть еще более скромным — именно такая скромность становится принципом искусства, — чтобы обобщить в картине множество драгоценных деталей, чтобы удовольствие интимных воспоминаний принести в жертву поиску неясной цели. Да не смутит нас высокое слово, необходимо настоящее самопожертвование, чтобы скрыть этюды и предъявить на суд зрителя только окончательный результат.

Но это не единственная трудность; тернии подстерегают нас на каждом шагу. Сложно, я повторяю, пробудить интерес европейской публики к неведомым странам; сложно познакомить с неизведанным краем, прибегая лишь к общеизвестным понятиям и знакомым предметам; выявить прекрасное в своеобразном и общее впечатление от мизансцены, которая почти всегда тягостна; заставить принять самые рискованные новшества привычными выразительными средствами, наконец, добиться того, чтобы столь своеобразный край стал осязаем, понятен и правдоподобен в соответствии с законами прекрасного, чтобы исключение подчинилось правилу, не выходя за его пределы, но и не сужая его рамки.

Итак, я уже говорил, что Восток своеобычен, и я употребляю эпитет в его изначальном смысле. Он не подвержен условностям, свободен от правил, меняет привычный порядок и делает перестановки, переосмысливая вековую гармонию пейзажа. Я сейчас говорю не о придуманном Востоке, жившем в наших представлениях до недавних исследований, а о белеющей пыльной стране, обычно резко окрашенной, чуть мрачной, когда утрачивается оживленность ярких красок, а бесконечные вариации оттенков и валеров прячутся под внешним однообразием. Застывшие формы не устремляются к облакам, а простираются вширь до бесконечности, их очертания кажутся преувеличенно четкими, никакой расплывчатости и мягкости, теряется ощущение атмосферы и расстояний. Таков знакомый вам и мне Восток, обступающий нас со всех сторон. Это по преимуществу страна просторов в ускользающих и устремленных вдаль очертаниях, света и неподвижности — заметьте, воспаленная земля под голубым небом светлее, чем небосвод, что постоянно порождает перевернутые картины, — композиционный центр отсутствует, так как отовсюду изливаются потоки света; тени неподвижны, поскольку небо безоблачно. Наконец, никогда и никто до нас, насколько я знаю, не пытался бороться с важнейшей помехой, которую представляет солнце, и даже не помышлял о том, что одной из задач художника может явиться выражение известными вам скудными средствами избытка солнечного света. Я обращаю ваше внимание на практические трудности, хотя существуют тысячи других, более глубоких, серьезных и не менее достойных размышлений.