Сахара и Сахель

Амар Бен Ариф вновь появился через несколько минут. Когда он проезжал перед нами, разрядив в качестве приветствия свою двустволку, каид сделал ему знак рукой и сказал:

— Подожди немного, Бен Ариф, я с тобой.

День клонился к закату, праздник близился к концу, и я не переставал удивляться тому, что каид так долго не принимал участия в скачках.

Он не стал менять туфли без задника и каблука, только застегнул пояс, подобрал, чтобы удобнее чувствовать себя, полы каика, небрежно наброшенного и придававшего ему, несмотря на возраст, юношеское надменное изящество. Каид сел верхом на белую лошадь, ту самую, на которой приехал с базара. Его примеру последовали трое молодых людей, тоже еще не участвовавших в состязании. Они медленно выехали в поле и замерли. Юноша, племянник каида, по правую, Амар по левую руку вождя — всего пять всадников. Я услышал, как каид спросил у спутников: «Вы готовы?» И пять лошадей тронулись одновременно. Они двигались единым фронтом, не меняя начального порядка. Каид был не вооружен. Прозвучали три ружейных выстрела: стреляли трое молодых людей. Амар не присоединился к общему залпу. Он быстро положил ружье поперек седла, подобрал поводья, словно изготавливаясь к прыжку. Лошадь сделала скачок влево, а поскольку она находилась всего в двух шагах от первого ряда зрителей, то опустилась всеми четырьмя копытами в гущу толпы. Раздался душераздирающий крик — до сих пор он стоит у меня в ушах, — затем вопли, а еще через мгновение по толпе пробежал ропот. Люди расступились, и я увидел корчившееся на земле и вдруг затихшее тело в белом одеянии.

— Ах! Мерзавец! — воскликнул Вандель.

— Держите его! — закричал каид, устремившись к Амару.

Но никто не успел его схватить. Он пролетел мимо, чуть не опрокинув нас, обернулся, чтобы посмотреть, кто бросился за ним, и пронзительно свистнул. Его первая лошадь, несмотря на усталость, вырвалась из рук конюха и стрелой понеслась за хозяином. Через несколько секунд мы увидели в облаке пыли небольшую группу всадников, несшихся, отпустив поводья, по равнине. Чуть впереди, самое большее на расстоянии пистолетного выстрела, мчался, пригнувшись к седлу, прямо к горному массиву Бен Ариф, а рядом с легкостью дикого животного летела оседланная сменная лошадь.

Трагическое происшествие свершилось так быстро, что я одновременно увидел, можно сказать, охватил одним взглядом скачок лошади, бегство Амара, смятение людей, теснившихся вокруг жертвы, и услышал разом невнятные крики: «Мерзавец! Держите! В погоню!» — и раздававшиеся в толпе голоса: «Она мертва!»

Я посмотрел на Ванделя; он понял меня и сказал:

— Да, это она.

Лошадь Амара нанесла страшный удар в лицо именно бедной Хауа. Над правой бровью зияла рана, череп был раздроблен. Кровь залила ее с головы до ног. Женщина постанывала в полном беспамятстве, взгляд блуждал, а лицо покрыла смертельная бледность. Ее перенесли в крошечную палатку и уложили на матрас. Тут же кто-то бросился к кухням, чтобы раскалить докрасна клинки, намереваясь использовать арабский метод лечения ран прижиганием. Но каид и Вандель, осмотревшие женщину, произнесли один за другим свой приговор:

— Бесполезно.

Только через час Хауа пришла в сознание, взгляд стал осмысленным, и ее прекрасные потухшие глаза взирали на нас сквозь кровавую пелену.

— О, мой друг, я убита! — сказала она мне.

Она еще раз сделала над собой усилие и сказала так, чтобы ее услышали:

— Он меня убил!

Вокруг раненой собралось много народа, толпа любопытных обсуждала, шумно объясняла несчастный случай, в котором никто не усматривал неловкость Бен Арифа.

— Никаких сомнений, он убил ее, — сказал мне Вандель. — Умышленно… Возможно, он уже давно собирался это сделать… Она была его женой… Так говорят; мы узнали бы об этом значительно раньше, если бы проявили побольше любопытства. Он убил ее первого мужа, чтобы жениться на ней. Хауа оставила его, узнав, что он убийца. Сегодня Амар убил ее, чтобы доказать, что убийство не слишком тяжелая ноша, когда речь идет о страсти или ненависти.

Праздник закончился около шести часов. Ночь раскинула свои покровы, словно опустила занавес, возвещающий об окончании спектакля с трагической развязкой.

Любезный друг, я утратил всякий интерес к происходящему, и остаток печального бдения можно описать в нескольких словах… Едва спустилась темнота — в то самое время, когда раненая агонизировала в своей палатке, угасала на глазах у Айшуны и причитающей негритянки Асры, — объявили диффу, и все отправились на пиршество. Час или два я не слышал ничего, кроме приглушенного разговора расположившейся на траве толпы и шагов поваров, снующих с блюдами в руках. За диффой настало время танцев. Айшуну, об отсутствии которой все очень сожалели, заменил шестнадцатилетний мальчик-танцовщик. Два гигантских костра осветили ланды, кустарник горел ярким и ясным пламенем. Широкий круг образовался у огня; зрители расположились между женской палаткой и скромной обителью Хауа, где колеблющееся пламя двух или трех свечей едва освещало двух плакальщиц, распростершихся над безжизненным телом умирающей.