Сахара и Сахель

— Это корабль, возвращающийся во Францию, — сказал я.

Вандель сильно прищурил глаза, чтобы ослабить воздействие слепящего света, и сказал:

— Возможно. Мне приходилось видеть суда и из более далеких стран.

Затем он повернулся спиной к морю и больше на него не смотрел.

— Как вы думаете, свидимся ли мы вновь? — спросил я.

— Все зависит от вас. Да, если вы возвратитесь сюда; нет, если мне придется ради встречи поехать во Францию, куда, вероятно, я никогда не вернусь. Что мне там делать? Я больше не принадлежу вашему племени. Я слишком расточительно обходился со своей культурой, — добавил он, улыбаясь, — мне ее теперь не хватит, чтобы жить на родине, где, говорят, вы обладаете ею в избытке.

С приближением вечера Вандель поднялся, предварительно отметив высоту стояния солнца.

— Сейчас четыре часа или около того, — сказал он мне. — Идите. Вам как раз хватит времени, чтобы спуститься к Уэду и рысью миновать лощину. Мне же предстоит небольшой переход, пару лье по отлогому склону, ия — в дуаре.

С этими словами он свистом подозвал кобылу, она тут же явилась и по привычке повернулась к хозяину левым боком. Едва устроившись в седле в форме кресла, он зажег трубку и на мгновение застыл, казалось, ни на что не глядя. Затем резко протянул мне костистую загорелую руку и сказал:

— Кто знает? Если будет угодно богу! — вот великие слова; в них заключена вся человеческая мудрость.

Тотчас он начал медленный спуск, откинувшись на заднюю луку седла, освобождая тем самым от лишней нагрузки животное, колени которого подгибались на крутом склоне.

— Удачи! — еще успел он мне крикнуть.

И тут словно счастливое воспоминание пришло ему на память, он придержал кобылу и добавил:

— Не забывайте, что лучше призвать на помощь удачу, нежели сотню всадников. Это не мои слова, а нашего жизнерадостного друга Бен Хамида.

— Прощайте, — произнес я в последний раз, протянув к нему обе руки.

Вандель повернул лошадь и стал медленно удаляться. Через пять минут я уже ничего не видел и не слышал. Легкий ветерок, первое живое дыхание, пробежавшее в воздухе после полудня, стряхнул две или три кедровые шишки, покатившиеся по склону и затерявшиеся на ныряющей тропе, по которой спускался Вандель. Я посмотрел в южную сторону, куда отправился мой друг, затем на ожидавший меня северный склон.

— Си Бу Джаба уехал? — спросил, придерживая стремя, сопровождавший меня араб.

— Да, — ответил я.

— А куда направляешься ты?

— Я возвращаюсь в Блиду и через три дня буду во Франции.

Любезный друг, сейчас десять часов. Турецкий рожок, который я больше не услышу, играет сигнал к отбою. Спокойной ночи, и до скорого свидания.

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Арабские женщины, направляющиеся в мечеть (Айн-Махди)

Страна жажды

Погонщики ослов и мулов

Арабские всадники ведут наблюдение в горах

Турецкий дом в Мустафе

Хищные птицы над мертвым верблюдом

Страна жажды (этюд к картине)

Самум

Переход брода

Охота на цапель

Арабские скачки

ДВА СВИДЕТЕЛЬСТВА ОБ АЛЖИРЕ СЕРЕДИНЫ XIX в.

Алжир прошлого века привлекал многих деятелей французской культуры. Таинственная экзотическая страна по ту сторону Средиземного моря веками оставалась для французов непознаваемой и загадочной. Редкие путешественники, а гораздо чаще — военные и моряки, побывавшие в алжирском плену, были источником не столько правдивых сведений, сколько сенсационных сообщений, анекдотов или драматизированных повествований о «гнезде пиратов» или «центре работорговли». Но с началом французского завоевания Алжира в 1830 г. и последующей его колонизацией возникла необходимость в получении более серьезной информации и вообще в более глубоком изучении страны, которую стали называть «заморской новой Францией». Алжир превратился в объект пристального внимания не только французских капиталистов, генералов и политиков, но также и ученых, инженеров, архитекторов, литераторов, художников. Географы, археологи, историки и этнографы заинтересовались Алжиром несколько позже, когда завоевание, длившееся свыше 50 лет, было уже в основном завершено.

Писатели Франции, в том числе такие известные, как Бальзак, Гюго, Флобер, Мюссе, Мериме, Мопассан, Додэ, либо приезжали в Алжир, уделяя ему значительное внимание в своих письмах и дневниках, либо посвящали ему свои произведения. В ряду последних достойное место занимают и две книги об Алжире Эжена Фромантена, выдающегося французского художника и образованного, широко мыслившего человека демократических убеждений. Обе книги Фромантена — своего рода этап в познании французской общественностью подлинной алжирской реальности прошлого века, вернее — этап приближения к такому познанию.