Сахара и Сахель

Тем временем танцовщик мелким шагом пустился в обход зрителей. Он задерживался перед каждым и исправно исполнял одну и ту же пантомиму под протяжный аккомпанемент хора и монотонное прихлопывание в ладоши. Каждый в благодарность за равное для всех удовольствие протягивал ему монету. Танцовщик принимал плату, мелкие серебряные монеты покрывали лоб и щеки, и сбор продолжался, пока на лице еще оставалось свободное место.

Между одиннадцатью часами и полуночью вернулись всадники, измученные четырехчасовой погоней, но так и не поймавшие Бен Арифа, ускользнувшего через горный проход.

В небе сияли великолепные звезды, но ночь выдалась необычайно влажной и холодной. До утра мы просидели на траве, содрогаясь от выпавшей ледяной росы. Уставший танцовщик закончил свое выступление, иссякли песни, только костры потрескивали среди полной тишины: по меньшей мере три четверти присутствующих дремали в неудобных позах.

Часа в четыре, когда равнина погрузилась в состояние глубокого покоя, мы в последний раз вошли в палатку. Догорал огарок свечи. Айшуна спала. Спала, упав в изнеможении Асра, измученная усталостью, с растрепанными волосами и исцарапанным в кровь лицом. Хауа была мертва. Голова упала на плечо, руки оцепенели, глаза закрылись в вечном сне. Она была почти такой же, когда мы видели ее спящей на шелковом ложе, усыпанном белыми цветами, но на сей раз цветы пережили женщину, которую украшали.

Блида, конец октября

Вот я и остался в одиночестве, друг мой. Вандель покинул меня. Мы расстались только сегодня. Я точно не знаю, куда и зачем он отправился. Он собрался, потому что время года позвало в дорогу, потому что судьбой предначертано ему провести жизнь в пути и умереть, по его собственным словам, когда пробьет час.

О своем решении Вандель сообщил мне три дня назад. Он собрал все, что накопилось в его комнате: коллекции, рукописи, короткие записи, и перевез в другое место. Пополнил запас табака — единственное, чего ему порой не хватает в сердце пустыни. Сегодня в семь часов утра он был готов.

— Если хотите, — сказал он мне, — мы поднимемся по склонам Бени Муса до телеграфа или до кедров и расстанемся наверху, то есть как можно позже.

Я оседлал коня и отправился его провожать.

Когда мы пересекали площадь арабского базара, многие выходцы из разных племен узнавали моего друга:

— Здравствуй, Сиди Бу Джаба, — говорили они, — куда ты собрался?

— Я уезжаю.

— Ты покидаешь Блиду?

— Да.

— Будешь ли ты проезжать?..

И каждый называл свое племя.

— Может быть, — отвечал Вандель, — если будет угодно богу.

— Счастливого пути, Сиди Бу Джаба. Да поможет тебе Аллах, да снизойдет на тебя благодать, да будет ровен твой путь!

— Храни вас господь! — вторил Вандель. — Я вернусь до наступления лета.

Одному он говорил: в конце декабря, другому — после онегов, кое-кому — в сезон дождей. Перед тем как въехать в лощину, Вандель остановился, словно осененный какой-то мыслью, и сказал:

— Знаете, ровно восемь месяцев назад я проезжал эту местность и решил заехать в Блиду всего на неделю.