Сахара

Никто из этих сукиных детей даже пальцем не пошевелил. Падаю на свою бочку. Лежащий на земле Джеки даже не дрогнул. Держись, браток, ведь они, черт подери, что-то сделать должны. Не двигайся.

Стоящие у дверей мусора махают заключенным. Прогулка закончилась. Наконец-то что-то происходит. Медленно, совершенно пассивно, заключенные возвращаются в камеру, без особой спешки, но и без признаков бунта. Картинка самая печальная. Вооруженный стражник подходит к нам. Теперь мы одни на всем дворе. Второй негр подходит к Джеки, обходит и носком ботинка страшно бьет его под ребра.

Ах ты блядская сволочь! Сука!

Он еще раз обходит Джеки. Второй пинок.

Второй раз сука!

Джеки даже не шевельнулся. Специалист по пинкам пялится на меня: взгляд неподдельно кретинский.

— Что думаешь, хер собачий. Или тебе кажется, что разбудишь его?

В мои глаза уставилась вся его африканская тупость. Можно почти что услышать, как шевелятся шестеренки в его мозгах. Формулировка вопроса занимает у него несколько минут:

— Что это с ним?

Я обращаюсь к вооруженному, похоже, что он не такой идиот.

— Слушай. Мы, белые, к такой тюрьме не привыкли.

Подходят и другие. Теперь вокруг меня их все пятеро. Продолжаю объяснять моему, который внимательно меня слушает.

— Вот такая тюрьма, это нехорошо. Понимаешь? Слишком тяжелая для нас, для белых. Мы там умереть.

Тот кивает головой. Ага, уже какое-то начало. Но другой, низкорослый и какой-то высохший урод, начинает кричать:

— Как это нехорошо? Для других хорошо, значит и для тебя хорошо.

Отъебись. Поворачиваюсь к своему.

— Мы не такие сильные. Много меньше сильные. Понял? Не такие мы сильные, знаешь?

— Да, менее сильные.

Ага, у нас прогресс. Но второй продолжает саботировать мои усилия.

— Тюрьма хороша для всех. Все одинаково, у нас равенство.

Не обращаю на него внимания и не спускаю глаз со своего полицейского.

— Я чувствовать себя не хорошо. Он потерял сознание. Понимаешь? Больной.

— Так, больной.

— Если мы туда вернемся, он умрет. И ты будешь отвечать.

По лицу мусора пробегает гримаса паники. Крикливый что-то вопит ему на местном диалекте. Я продолжаю настаивать.

— Ты ответственный. Ответственный, это есть нехорошо. Ответственный!

Тот дает знак крикливому замолчать, потом чешет голову, пузо, яйца и решает:

— Вот этого нужно занести туда. Он больной.

Двое полицейских поднимает Джеки, и нас ведут в направлении небольшого домика, отделенного от всего комиссариата. Там мы входим в помещение, нечто вроде рекреационного помещения, объединенного с рабочими кабинетами, и оставляют на месте.

— Джеки.

Тот открывает глаза, осматривает не слишком привлекательное, но все же нормальное окружение, и реагируем мы совершенно одинаково.

— Фу!

* * *

Мы выдрали для себя относительную свободу передвижения, но следующие девять дней нам чертовски скучно. Еще мы получили назад свои ботинки и немного денег на жизнь.

Вся комната и столы покрашены лущащейся зеленой краской. В углу пожелтевший умывальник с краном, в котором давно уже нет воды. Чтобы напиться или умыться, нужно идти к крану во двор. Наши кровати — это обычные нары с дырявой противомоскитной сеткой. Нам не остается ничего другого, как только присматриваться к зрелищу, которым является сам комиссариат.

Маленького старикашку обвинили в краже ореков. Двое мусоров заставляют его проглотить орехи вместе со скорлупой. Затем один из них садится на стоящего на четвереньках старика и, подгоняя его ударами по шее, приказывает везти его к двери камеры, за которые и впихивает несчастного пинком.

Нет, эти люди совершенно другие. Мы покупаем себе еду во дворе. В кабинетах рядом с нашей комнатой работают исключительно инспекторы в гражданском. Они точно такие же злые и тупые, как остальные, но по отношению к нам ведут себя нормально. Мы даже начинаем навязывать дружеские отношения, чтобы подкупить их и пользоваться мелкими услугами.

Полицейские забавляются, как только могут. У них имеются шашки, и они разыгрывают длиннейшие партии. Вместо потерявшихся шашек у них пробки от кока-колы. Проигрывать они совершенно не умеют, и после кажой партии проигравший вытаскивает заключенного из камеры, чтобы избить его с целью разрядить свою злость.

Нет, они совершенно не похожи на нас.

В конце концов, нам сообщают, что сегодня утром мы встретимся с мадам комиссаром. Для нас это означает конец наших бедствий. Мы сможем объяснить наше дело. Если даже какие-то проблемы и будут, то нам удастся поморочить голову этой самке. Ведь не останется же она равнодушной к нашим мужским достоинствам.

Фурия, впустившая нас в свой кабинет, тут же лишает нас всяческих иллюзий. Это негритянка лет около тридцати пяти. Тело у нее даже ничего. Вот лицо оценить сложно, потому что оно искажено гримасой гнева.

Джеки и я переглядываемся друг с другом. Мы оба освежились, более-менее почиститлись. Но с этой дурой у нас нет ни малейшего шанса, ведь пизды-то у нее нет. Делаю Джеки знак, как будто орезаю себе указательный палец. Тот понял и кивает.

— Что это еще за жест?

— Ничего, мадам, не обращайте внимания. Мы вас внимательно слушаем.