Сахара

Мало того, что портил нам удовольствие своей мелочностью, так еще позволял себе выступать относительно цен в ресторанах и гостиницах, в которых мы останавливались; по его мнению, мы должны были разбивать лагеря! Как будто я тот тип придурка, что спит в палатке! Поскольку он даже начал настаивать, чтобы спать под голым небом, пришлось посвятить какое-то время на разговор в четыре глаза, пока до него не дошло, сколь опасным это может оказаться в связи с ворами, разбойниками и тому подобными вещами.

Потом он уже возмущался отсутствием помощи с нашей стороны всякий раз, когда его ситроен пробивал колесо. Снять колесо, заклеить покрышку, накачать, прикрутить на место — все это казалось ему слишком тяжелым для одного человека. Ладно, он еще соглашался на то, чтобы я обжирался бананами, в то время как он пахал, ведь я был его проводником, ответственным лицом и вообще — начальником экспедиции. Но его страшно раздражало то, что Мигель сидел рядом со мной и пялился на него со смехом, либо дул в свою трубу. Отношения между ними никак не складывались. Мигелю же доставляло удовольствие пожирать его порций в ресторане, давать ему по голове по моему примеру и ругать его по-испански. Поначалу Пирожник просил переводить, но потом отказался.

* * *

К счастью, я раззнакамливался с континентом, и мне доставляло удовольствие просто пялиться по сторонам, перебрасываясь шуточками с Мигелем. В конце концов, я вообще перестал обращать внимание на нашего водителя.

Африка ужасно забавна. В ней нет ни грамма порядка, она шумная, испорченная, вся состоящая из заплат. Жара всех угнетает, и здесь ничего не делается так, как следует, но если ты здесь только проездом, то развлечение тебе обеспечено. В маленьких деревушках с их тремя домиками и двумя круглыми сараями люди весьма симпатичны. Приветствовать нас сбегается детвора, все в улыбках и с протянутыми ладошками. Поначалу я гладил их по головам только лишь затем, чтобы вытереть руки. Теперь же делаю это из чистой симпатии. Взрослые все время смеются, и невозможно понять, что они тебе говорят. Женщины всегда готовы честно заработать пару франков, задрав юбку, даже не снимая тазика или вязанки дров с головы.

Жалко, что черномазые из городов одинаково неприятные, что и тупые. Едва они слезли со своих деревьев, как им на шею свалилась цивилизация, что хорошо на них никак не повлияло. В городах царит насилие, они лишены самой основной гигиены и инфраструктуры, здесь ничего нельзя сделать, не заплатив. Это по-настоящему абсурдные миры, подобно границам, проведенным колонизаторами, равно как и их армии, административные органы и все остальные сферы деятельности, с которых черномазые начали обезьянничать образцы для себя лично. Все таможенники, с которыми мы имели дело, оказывались надутыми и продажными до мозга костей сукиными детьми. Все мусора тоже сволочи, впрочем, точно так же, как и судьи.

С этими последними мы вступили в контакт благодаря Пирожнику. Чтобы быть точным, случилось это в Гане. Пирожник просто забыл, что после пересечения границы, посреди буша, ни с того, ни с сего необходимо ездить по-английски, как обязали колонизаторы, то есть — по левой стороне, а не по правой, в противном случае можно столкнуться с грузовиком.

После парочки резких переживаний мы врубаемся, в чем тут штука. Через несколько минут Пирожник издает из себя окрик, тормозя на ровном месте, из-за чего Мигель падает.

— Моя сумка! Мои деньги!

Этот идиот оставил свой лопатник в ресторане, кусов тридцать. Возвращаемся и, ясное дело, от бумажника ни следа. Но не надолго, потому что вопли Пирожника сзывают и живых, и мертвых. Как минимум три десятка негров обыскивают округу и, в конце концов, находят двух уборщиков из ресторана, которых, понятное дело, искусила подобная сумма на расстоянии протянутой руки. Наш кретин, все еще перепуганный даже после обнаружения потери, вопит, требуя вызвать полицию. Через пять минут в ресторан врывается пара мусоров, в шортах, длинных голубых носках и громадных башмаках на своих негритянских ногах. Они тут же хватают палки, бросаются на обоих говнюков и лупят. Лупят изо всей дури, по голове и по животу, до крови. Мне делается нехорошо от их грубости, я пытаюсь вмешаться, но один из мусоров останавливает меня, вытягивая дубинку в моем направлении.

— Don't move, it's our business[1].

К счастью, в конце концов они перестают и вытаскивают недвижные тела на улицу, но сначала забирают у нас паспорта, потому что мы обязаны участвовать в процессе в качестве свидетелей. В тот же самый вечер мне делается как-то не по себе, и я направляюсь к начальнику полиции, чтобы выторговать освобождение обоих парней. Тот сухо отказывает и отдает приказ быть завтра утром на судебном заседании.

Таким вот образом мы попадаем в огромный грязный зал Дворца Справедливости. Когда-то домик был даже и ничего. Сейчас же он мало чем отличается от африканского базара, здесь царит страшная грязь и летают полчища мух.