– Эту
– Филипп сказал, что пройдет обследование, как только вновь встанет на ноги!
Лизель рассмеялась.
– Стоит ему встать на ноги, он больше никогда не ляжет промеж твоих!
Огурцы и… прочие спецэффекты.
Поцелуи, руки на моем теле.
Мне и нравится, и не нравится. Слишком уж Андреас костлявый. И он мальчишка. Совсем сопляк. Как девчонка из интерната. И невозможно представить себе Филиппа. Особенно, после яхты… После конюшни.
Там, в выходные, Филипп снова поцеловал меня.
– Прекрати, – попросила я, натягивая юбку пониже. – Филипп сказал тебе, что придушит, если узнает. А он узнает.
– Еще бы он не узнал! Я был у Мариты с мамой в прошлые выходные и видел все собственными глазами!
– Что видел?! – яростно подхватилась я, решив, что он застал нас в конюшне.
– Как он на тебя смотрел, когда ты скакала вокруг на лошади. Да что там он?! Даже лошади смотрели лишь на тебя!
Я вновь расслабилась, потеряв интерес. И обреченно подумала: какого черта я с ним связалась? Два месяца! В интернате за это время я трех подружек себе нашла! Правда, они – мои же кузины из Ландлайенов, но раньше мы с ними так не дружили.
– Ты слышала про бюстгальтеры? – ехидно спросил Андреас. – Это такое новое бельевое чудо, чтоб сиськи не вылетали. Чтобы у твоего отчима глаза не полопались.
Я взглядом пригвоздила его язык.
– Ты идиот! Он работал коня на хорде! Куда он должен смотреть, если не на меня? Ты ни черта не понимаешь в дрессуре и верховой езде!
– Зато, я кое-что понимаю в том, что не хочу, чтобы ты трясла перед ним грудями.
Я закатила глаза.
– Энди! Будь у меня хоть мысль, что его это все хоть каплю интересует, я не лежала бы здесь, с тобой. Я для него ребенок. Была и есть!
– Да-да, конечно. Ты для себя – ребенок! Ты думаешь, будто мир стерилен и чист, как в католическом интернате.
Я рассмеялась.
Католический интернат – стерилен? Да это палисадник запретных тем. У всех вокруг растут сиськи, бурлят гормоны и мозг вскипает от романов, что пишут женщины, никогда не видевшие живых мужчин. Мы все только и думали, что о мужиках, влюбляясь в кого угодно! Даже плешивый учитель пения, гей в третьем поколении, господин Карманн – и тот казался Джейсоном Стетхемом.
А уж что там происходит между девчонками, в ожидании кого-то получше!.. Много лучше, самих «получше», как я уже поняла. Андреас, к примеру, только и знает, что целоваться. И уговаривать меня сделать то… за что меня исключили из интерната.
Только не с огурцом.
Мы с подружками где-то узнали про горловой минет. Поискали, навели справки и стали тренироваться на огурцах. Было смешно и не так уж просто, но мы все это преодолели, и мы смогли.
Вот только, не надо было снимать достижения на видео и заливать подробную инструкцию в Интернет.
Как оказалось, маска для опознания не помеха. Меня узнали по белым волосам.
Когда директриса объясняла нашим родителям, что нам не место под крышей этого интерната, Лизель спросила:
– А как вы поняли, что это – они? Как вы, вообще, нашли это?.. Только не говорите мне, что вы, в вашем возрасте, решили учиться таким вещам?
И директриса зарделась, как помидорка.
– Боже, – сказала Лизель и закатила глаза. – Какое падение. Сперва мы учимся чему-то у молодых, а после выгоняем их за науку. Вам самой-то не стыдно?
– Я надеялась, – промямлила директриса, – что придет сама фрау фон Штрассенберг.
– Я и есть
Вранье, конечно, но директрису она уделала.
…Джесс было все равно. У нее как раз был период на валиуме, когда меня выгнали. Маркус прочел мне лекцию о девичьей чести, еще сильнее развеселив мать. Филипп, узнав, о чем речь, немедленно заперся в кабинете и загуглил.
После этого из нашего рациона начисто исчезли все огурцы.
…Андреас тоже видел. Наверняка. Его слащаво-приторная мамаша знакома с директрисой. Почти уверена. Ханжи всегда друг с другом знакомы. Иначе с кем бы они обсуждали нас? И хотя прямо Андреас ни разу не говорил, но намекал постоянно.
Он откинулся на спину и кликнул на телефоне заготовленную гифку. Только не с огурцом, а кадр из порно.
– В жизни не думал, что это реально возможно… – в сотый раз начал он. – Так… Это не спецэффекты?
– Там кто снимал, по-твоему? Стивен Спилберг? – спросила я. В сотый раз.
– Мы уже третий месяц встречаемся.
– Мы не встречаемся, мы целуемся.
– Ну, так это ли не встречаемся?