Сахарная кукла

И это всколыхнуло во мне тоску и любовь к отцу, что с годами в разлуке не умерла, а приняла какие-то странные, почти уродливые формы.

Я не прошла ту стадию сепарации, когда девочка понимает, что такое инцест и по-прежнему испытывала какую-то болезненную тягу к нему, как в детстве, когда всерьез собиралась выйти за него замуж, раз уж ему не хочется жениться на Джесс. Он был красив, в нем в самом деле было величие. И сама мысль, что я его дочь, немного возвышала меня над происходящим в действительности. Я была его дочь. И как бы Джессика не старалась, он был моим навеки, а я – навеки его.

Маркус, может, и не добился известности, но он действительно чувствовал то, что пишет. Джессики на портрете не было. Грета чутко охраняла наш маленький мир.

Когда не стало ее, нас с папой тоже не стало.

Я осторожно села на пол перед портретом.

Штрассенберги очень похожи между собой. Одинаковые ровные челюсти, впалые щеки, тяжелые надбровные дуги и четкие, прямые носы. Блондины. Все. Брюнеты в эту породу не допускаются…

Это не шутка. Люби кого хочешь, но семейную породу держи и размножайся, как полагается, – таков семейный девиз. Хорошо, что папочка влюбился в блондинку. Иначе, быть мне в ссылке, вместе с портретом.

Списанной с производства, как щенки Греты.

Смешно, сколько лет прошло. А мы все держимся за старые правила. Наследник титула лишь один, все остальные – утираются, столетиями служа своему соверену, словно он не граф, а король. Есть казначей, семейный бюджет, поддержка всех без исключения членов клана и общая сплоченность перед лицом врага, которого приходится выдумывать по крупицам.

И четкая линия, по которой предписано заводить детей.

Неудивительно, что все девчонки в семье похожи на привидения, посыпанные мукой для смеха. Темные ресницы и брови в этом семействе – удел мужчин. Мне еще повезло, что фигуру я унаследовала от матери. Хотя и там, видит бог, кровосмешений хватало. Внешне Лизель с Джессикой – статуэточки. Как из одной формы отлиты; длинноногие, изящные, с полной высокой грудью, хотя и состоят в очень дальнем родстве.

У Ландлайенов женщины красивые. И цветовая палетка шире. Сиськи – вот фамильное достояние семьи Джесс. И еще различная степень неврозов, психозов и всякого рода истерик, которые так тщательно описывал Фрейд, чтобы вписаться в высшее общество.

Я покосилась себе под ноги, хотя и знала, что не увижу их. Когда в десять лет моя грудь поперла вперед и вверх, Лизель велела мне пользоваться кокосовым маслом. Чтобы растяжек не заработать, как у беременной.

– Если ты и в этом пошла в нашу с Джесс родню, она очень быстро вырастет. Не будем искушать Мать Природу.

Так и произошло. Стартовав в десять лет, моя грудь преодолела планку размера DD в тринадцать и полностью прекратила рост.

– Отлично! – сказала Лизель. – Теперь всеми силами постараемся, чтобы эти яблочки не попадали до заморозков… Маркус, не хочешь еще раз Верену в пене нарисовать? Как Афродиту, выходящую из гробницы в скале? В смысле, как Персефону, выходящую из Подземного царства?

Он не хотел.

Маркус теперь краснел, когда меня видел. И смотрел куда угодно, только не на меня… Но все равно, украдкой, косился на мои сиськи. И очень нервничал, если я его обнимала. А я это часто делала. Смеха ради…

Такая вот я дрянь. Вся в бабушку.

Как-то я спросила у Джессики, спала ли она и с ним. Я не ждала получить ответ. Джессика терпела меня только для того, чтобы быть уверенной: я не вижусь с папой. Но тут она вдруг решила поговорить:

– Де-точ-ка, – сказала она. – Он художник. Он их нарисовал и это все равно, что облапал. Вот твой отец, тот знал, что делать… – ее глаза затуманились прошедшей любовью, черты разгладились, Джессика слегка улыбнулась и тут же вновь разозлилась. – Пока не родилась ты!.. Тогда он потребовал, чтобы я кормила! – она обернулась ко мне. – Скажи мне, как женщина: это нормально? Заставлять кого-то жертвовать грудью ради младенца?

– Нет, – сказала я честно. – Ты поступила правильно, выбрав грудь.

Она рассмеялась.

– Жаль, ты не могла объяснить это своему отцу… Все могло бы пойти иначе.

Я протянула руку, чтоб погладить портрет и… он вдруг выпалил мое имя.

Game over

Дверь за спиной распахнулась так неожиданно; я вскрикнула. Маркус тоже дрогнул, отступая на шаг.

– Верена! Господи! Ты до смерти меня напугала! Я думал, кто-то забрался в дом…

– И ты поперся смотреть, не будя охрану!.. Давай, лиши меня еще и себя.

– Я понял, кто это, когда увидел тут свет. Я говорю, что ты меня разбудила.

– Мне нужен ибупрофен.

Он поджал губы и краем глаза скользнув по моей груди, еще сильнее смутился и покраснел. Меня Маркус тоже часто просил позировать, но никогда не рисовал все детально. По крайней мере, в районе ребер.

– Идем, – сказал он.

Мы вместе спустились вниз, прошли через холл, увешанный копиями истлевших триста лет назад гобеленов, и оказались в современной хромированной кухне. Маркус достал из шкафа аптечку и стал в ней рыться.

– Так больно, – жалостно и с надеждой сказала я.

– Не зли меня, – буркнул он. – Как у тебя, вообще, совести хватает строить из себя жертву?!