Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее

Но вот почему Ире Кристи не помешали дать интервью иностранным журналистам – это вопрос для будущих историков. Было тогда множество таких странных признаков, проявлений, как будто в стране две власти с четко разделенными сферами влияния, которые то ли конфликтуют друг с другом, то ли ведут общую игру, простым смертным непонятную. Ясно одно: разобраться в том, что же там в Кремле «под ковром» происходит, невозможно, а как начинаешь про это думать, так сразу голова начинает болеть. И я всегда вспоминаю слова Сахарова, сказанные мне в сентябре 1973 г. в ответ на эти вопросы: «Мы не должны об этом думать. Наше дело настаивать на своих принципах – открытости, демократизации, соблюдении прав человека. И результаты, возможно, последуют». Так что будем стараться говорить о фактах, а догадки и предположения оставим любителям гаданий на кофейной гуще.

А факт состоит в том, что поездка Иры Кристи – это последний всплеск живой достоверной информации из Горького. Таким образом, 6 мая 1984 г. – день образования «черной дыры». Целая армия «сотрудников» выполняла одну задачу: не допустить утечки информации от Сахарова и Боннэр из города Горького во внешнее пространство; в те четыре месяца, что Сахаров находился в больнице, не допускались также их контакты между собой.

7 мая Сахарова забрали в больницу, где началось принудительное кормление, в результате чего он перенес угрожающие жизни микроинсульт либо спазм сосудов, – он описывает эти мучения в письме президенту АН СССР, цитаты из которого приводятся ниже.

В мае вдруг все западные радиостанции передают о звонке Елены Боннэр знакомой в Италию. Разговор был прерван, но якобы Елена Георгиевна успела произнести слова: «Диссидента с нами больше нет». (Приехав в Москву через полтора года, она сказала, что никому, конечно, не звонила и звонить не могла. Может быть, КГБ воспользовался куском фразы из своего необъятного архива магнитозаписей подслушанных разговоров.)

Тогда же включаю радио и слышу, как диктор Би-би-си ясным неза-глушаемым голосом говорит: «По сообщениям западных корреспондентов из Москвы, вчера в горьковской областной больнице скончался лауреат Нобелевской премии мира академик Андрей Дмитриевич Сахаров».

Радиосообщение о смерти академика Сахарова я услышал далеко от Москвы, в Вологодской области, куда мы с семьей ездили на неделю. Никому я об услышанном не сказал и целые сутки жил под гнетом этой информации, до того момента как поймал интервью Тани Семеновой-Янкелевич. Она говорила, что это сообщение скорее всего «утка», пробный шар, пущенный КГБ. Но сам факт его появления означает, что состояние Сахарова действительно критическое. Я ей поверил, и она оказалась права.

В конце июня в Москву с государственным визитом прибывает президент Франции Ф. Миттеран и на официальном приеме поднимает тост за Сахарова.

А 10 июля прозвучало страшное сообщение. Радиостанции передавали: «Из врачебных кругов в Москве стало известно, что к Сахарову применяют психотропные средства и гипноз. Что к нему в обстановке особой секретности, специальным самолетом привозили из Москвы специалиста по гипнозу ведущего сотрудника московского Института усовершенствования врачей профессора Рожнова[117]. Цель визитов – попытка воздействия с тем, чтобы Сахаров прекратил голодовку». Эта информация – наша с Марией Гавриловной Петренко-Подъяпольской «работа», узнали мы обо всем этом от разных московских знакомых врачей, и, к великому сожалению, информация эта не была «уткой». В конце 1991 г. Елена Георгиевна нашла в почтовом ящике большой конверт без обратного адреса и без фамилии отправителя – в конверте 38 страниц воспоминаний врача горьковской больницы имени Семашко Ларисы Леонидовны (Мариничевой – фамилия есть на сайте больницы имени Семашко), участвовавшей в принудительном кормлении Сахарова; она пишет и про визиты Рожнова, и про препараты, «отключающие сознание», и т. п. ([3], т. III, с. 113–119).

27 мая Сахаров прекратил голодовку, не выдержав пытки принудительного кормления. Но из больницы его выписали только 8 сентября 1984 г. Елена Георгиевна рассказывала, что после выхода А. Д. из больницы сильнейший тремор сохранялся еще около месяца. Она говорила, что никогда не видела его в таком состоянии: он не подходил к письменному столу, не интересовался свежими препринтами, не мог работать. А потом, по-видимому, произошло очищение организма от больничной химии, и физики, приехавшие 12 ноября, нашли его в хорошей форме.