Сахбо

Мы подошли к небольшой мазанке, прилепившейся к скале. Часовые, прятавшиеся в расщелинах, не окликнули нас. Как видно, здесь все хорошо знали Сахбо, племянника самого курбаши. То же самое сделали джигиты, сидевшие на полу в сенях. Сахбо, не постучавшись, толкнул дверь в комнату.

Я увидел отца. Он стоял спиной ко мне и не заметил нашего прихода. Это дало мне возможность взять себя в руки. Я смотрел на спину отца. Он был в своем докторском халате, как всегда, подтянутый и аккуратный. Вдруг он оглянулся и увидел меня.

Я был так поглощен радостью встречи с отцом, что сначала не заметил в комнате никого другого и не сразу понял смысл сказанных этим другим слов:

— Ну, теперь, любезный доктор, я не стану докучать вам своими разговорами и оставлю вас. Аллах выказал вам свое милосердие! Значит, вы угодили аллаху!

Проходя мимо, этот человек слегка коснулся моего плеча шафрановой рукой. И уже потом я вспомнил, что мне знакомо его узкое, шафранового цвета лицо и халат, перетянутый офицерским ремнем. Это был тот третий, кого я увидел под навесом в торговых рядах кокандского базара рядом с Садыком Ходжаевым и маленьким Мухабботом.

Сахбо не знал ничего об этой давнишней встрече, я не придавал ей значения, а сейчас забыл думать обо всем, обнимая отца. Мой проводник, бывший кудукский товарищ, деликатно вышел из комнаты. Мы сели с отцом на кошму и, ничего не говоря, просто смотрели друг на друга.

Я притронулся к докторскому халату.

— Отец, ты их лечишь?

— Да, лечу, Алеша. Сначала я наотрез отказался… Это было еще в кишлаке, куда они обманом заманили меня. Потом, уже здесь, этот разговор со мной возобновил Курбан Вахидов. Ты видел его, он только что вышел отсюда. Это, по-видимому, бывший военный, и здесь он какое-то большое начальство.

Я слушал отца, страдая за него. Он продолжал:

— Я снова категорически отказался, сказав, что я не терплю насилия.

— Что же было потом?

— Потом Курбан Вахидов попросил посмотреть больного старика. Он сказал мне: «Доктор, это не воин пророка, это мирный кокандец. Вы его знаете. Он ваш больной, вы его не долечили». Слова Вахидова меня заинтересовали, я пошел к больному. Представь себе, Леша, это был наш сосед — старый Ходжаев!

— Садык Ходжаев?! Но ведь у него был проломлен череп!

Отец, верный своей медицинской точности, поправил меня:

— У него был ушиб затылочной области.

— Значит, ты лечишь этого шайтана?

Отец ласково сжал мне плечо.

— Почему — шайтана? Он больной старик. Знаешь, именно он убедил меня пойти и взглянуть на других раненых.

Я с тревогой слушал отца. Отец продолжал, как будто чего-то смущаясь:

— Старик напомнил мне о моем врачебном долге. Он сказал, что если мусульманин клянется на коране, он скорее бросится живьем в огонь, чем нарушит клятву. А ведь русский доктор тоже клялся лечить всякого, кто бы ни попросил его об этом, даже врага.

Теперь я отвел глаза в сторону. Вот как использовали наши соседи мою болтливость, мое хвастовство отцом!

Отец снова обнял меня за плечи.

— Ходжаев прав. Я не имею права отказать в помощи больным и раненым, раз я здесь.

— И раненым… даже если ты знаешь, что этот раненый шел убивать большевиков, красноармейцев и, может быть, даже убил кого-нибудь и ему не повезло?!

Отец встал с кошмы.

— Это, Леша, очень все сложно и тебе не понять. Здесь есть обманутые, запуганные люди.

Я встал ногами на кошму, чтобы быть ближе лицом к отцу, заглянуть в его глаза.

— Ты не веришь им, ты не с ними? — спросил я. — Это ведь басмачи!

Отец кивнул головой.

— Я не хотел говорить тебе, Леша, но ты стал совсем взрослым и можешь узнать. В Коканде я часто бывал у железнодорожников. Среди них много большевиков. Мне, как врачу, доверяли некоторые секреты…

Я так и замер…

— Ты не выдал их?

— Леша, Леша! — сказал он укоризненно и взлохматил мои волосы. — Не в том дело, но им, — он кивнул головой в сторону двери, — известно, что я бывал у железнодорожников.

Я плохо слушал, что отец говорил дальше. Я стоял перед ним с пылающими щеками. Ведь и о железнодорожниках выпытывал у меня Юнус.

За мной пришел Сахбо. Его сопровождал джигит с винтовкой за плечами.

— Мы за Умаром, — сказал он по-узбекски. — Как его живот, доктор? Можно ли ему давать плов, или он будет опять выбрасывать все обратно?

Я и забыл о своем недомогании и о том, что я Умар. С испугом я смотрел на Сахбо: неужели я должен расстаться с отцом?

— Он болен, — сказал отец, оказавшись более сообразительным, чем я. — Распорядись оставить его здесь.

Чужой джигит вышел вслед за Сахбо. Я остался с отцом.

Потянулись томительные дни нашего плена. Около дверей стояла стража. С моим появлением она усилилась и положение отца ухудшилось. Раненых привозили в отцовскую халупу, и он делал тут перевязки и несложные операции. Я числился больным и поэтому днем валялся на кошме. Однако скоро эта комедия кончилась.

Вечером нас навестил Курбан Вахидов, человек с длинным шафрановым лицом. Он был одет все в тот же стеганый халат и так же туго затянут офицерским ремнем. Он был очень вежлив с отцом. Справился о его здоровье, не скучает ли он без русской пищи.