Сахбо

Не знаю сам, как и зачем я очутился около дома, где мог бы жить с отцом. Улица была пустынна. Окна домов закрыты ставнями, словно здесь еще никто не вставал и день не начинался. Но тишина и безлюдье походили скорее на смерть, чем на благополучие. Я ощутил усталость и сел на ступени крыльца, прислонив голову к его резной колонке. Совсем некстати мне вдруг вспомнилось, как отец рассказывал, что наличники окон, крылечки и деревянные лестницы этих двухэтажных домов выполняют столяры-резчики по рисунку старых русских мастеров. «Улицы русского квартала в Коканде, — говорил он, — похожи на улицы Рязанской, Ярославской губерний». При этом он грустнел: вспоминал, верно, Россию, которую давно покинул, а может быть, и мою мать.

Раньше я не задумывался над всем этим. Но сейчас я взрослел с каждым часом. Мне становился понятен мой отец, его полная, безотказная отдача себя делу, его доброта к людям.

Где был мой отец? Жив ли он?

По улице пронесся отряд красноармейцев. Они мчались в Старый Коканд. Я поднялся и пошел следом. На мосту кто-то позвал меня:

— Леша!

Второй раз случилось чудо: передо мной стоял Сахбо…

И тут же я увидел рвущееся на ветру зеленое знамя.

— Алла! Алла! Газават! — неслось откуда-то.

Сахбо потянул меня за собой, и я, не думая ни о чем, не испытывая ни страха, ни удивления, побежал за ним. За чертой города мы остановились, чтобы перевести дух.

— В городе должны вырезать всех русских! — это были первые слова Сахбо.

— Марьюшка!.. — крикнул я и рванулся обратно, но Сахбо встал передо мной.

— Марьюшку не тронут, не посмеют. Ее защищает один человек. Он специально для этого оставлен. Дом доктора будет цел.

— Ах, ты не знаешь ничего! Отца нет… — начал было я объяснять. Сахбо снова потянул меня с дороги и заставил сесть в стороне, прямо в песок и пыль. Оба мы нуждались в отдыхе.

— Леша, доктор в отряде, лечит раненых, — сказал Сахбо.

— Каких раненых? Почему об этом не знаю я, не знают в больнице? Отца ищет милиция.

Сахбо потупился:

— Ищут!.. Они не найдут…

Я слушал, не доверяя его словам. Как мог Сахбо, сбежавший от нас, знать что-то о моем отце? Я вспомнил свою обиду на друга, и даже изумление при известии об отце потонуло в раздражении на Сахбо.

— Ты сбежал от нас, — сказал я с упреком. — Вот и думаешь, что другие способны на то же. Почему ты ушел, ничего не сказав мне?..

Я вскочил на ноги и стоял, сжимая кулаки, над все еще сидевшим Сахбо. Мне хотелось поколотить его. Он смотрел на меня снизу вверх своими раскосыми глазами, как всегда, правдивыми и преданными. Я сдержался.

— Рассказывай, что ты знаешь про моего отца!

То, что рассказал тогда мой друг, не было удивительным для тех лет, для той обстановки, но, чтобы это стало понятно современному читателю, надо кое-что пояснить.

В годы гражданской войны среди многочисленных фронтов был один особый фронт, отличный от всех других, — Среднеазиатский фронт. Здесь было все иначе, чем в России. Средняя Азия отделялась от центра многими тысячами километров. Через безводные пески и степи тянулась одна-единственная коммуникация — Среднеазиатская одноколейная железная дорога. На месте революцию представлял немногочисленный пролетариат: железнодорожники и рабочие хлопкоочистительных заводов с весьма тонкой прослойкой местного коренного населения. А контрреволюция была представлена широко и многолюдно: заводчики, бывшие царские чиновники, отставные туркестанские офицеры и всякие мелкие коммерсанты, баи, муллы и другие чины мусульманского духовенства.

Дехкане были целиком под влиянием баев и мулл и представляли собой неисчерпаемый резерв воинских кадров. Кроме того, контрреволюция широко опиралась на британские колонии — Индию и Афганистан, откуда англичане беспрепятственно и в широких масштабах снабжали басмачей деньгами и боеприпасами. Им хотелось задушить движение народов к свободе, чтобы оно не перекинулось и в их колонии.

Теперь ясно видно, что в те годы Красная Армия и пролетариат вели борьбу не только за народы, населяющие наши южные и восточные окраины, — именно в нашей Средней Азии начался освободительный поход, который захватил огромные районы мира и продолжается по сей день, неся свободу порабощенным народам.

Но тогда двое мальчишек — русский и узбек, — конечно, не понимали, участниками какого огромного похода стали они.

Я слушал Сахбо. Он говорил почему-то по-русски:

— Помнишь, Садыку Ходжаеву голову проломили? Стычка была джигитов с железнодорожниками. Джигитов Садык водил к вокзалу — телеграф брать хотели. Доктора в халупу позвали, говорили — второй больной в кишлаке, помирать может… Езжай, доктор, помогай… Доктор согласие давал. Повезли. Коней загоняли. Привезли в отряд.

— Какой отряд?

Сахбо отвернулся:

— Ибрагима отряд…

— Твоего дяди? — крикнул я.

— Курбаши Ибрагима…

Я снова поднял кулаки.

— Так вот зачем ты пришел к нам из Кудука!.. Чтобы выкрасть со своим дядей моего отца?!

Но я не ударил Сахбо. Нельзя бить того, кто не защищается. Он не защищался, но ответил:

— Я пришел в Коканд за тобой. Ты увидишь доктора и уговоришь его бежать.