Сакральное

Вам известно, что одна театральная труппа «дает» «Сквозь ад» Рембо.

Эти театральные люди просто умора — либо они полагают — в силу издержек профессии — что могут низвести существование до уровня непристойных парижских водевилей; либо у них появляются такие вот притязания: «Сквозь ад», каково! Возвращайтесь поскорее, меня обуревает священное негодование, и надо с кем‑то поделиться. Временами жизнь становится неистовой, бесшабашной, несется, как конь, закусив удила. И он даже не думает сдержаться, этот конь, закусивший удила, во всяком случае, не больше, чем капитан хрупкого ялика (sic), что несется по бурным горным рекам во время трагических наводнений (о которых судачат десятилетиями); он знает, что приближается к разлившемуся шлюзу, к огромному водопаду, к водовороту, который вот–вот его поглотит, сотрет в порошок, но он, кажется, так и рвется к своей неотвратимой цели. У него нет времени сжечь свои бумаги, но он может кричать, вопить на ветер, ведь он из унесенных ветром.

(октябрь 1937)

Все, что зависит от нерушимой цельности.

Ничего, что можно «исправить».

Ничего общего с ребенком, который выбивает стекло, «потому что назавтра его все равно вставят».

Можно околеть от холода из‑за выбитого и не вставленного стекла.

Иные только и делают, что вставляют выбитые окна.

Жизнь: кончена.

Когда становится «привычкой» — потребность «продолжать» — быть «на высоте».

Постоянство:

стремление к неподвижности

= усталость

Долой все, что не от крика радости (понимания), гордости.

Долой стенания и все, что не от счастливой задиристости четырнадцатилетних юнцов.

Ничего, кроме крика радости или гордости. Сжечь все, что не от этого.

Идти своим путем, собственным путем и ничьим больше.[22]

Известна ли тебе чья‑то судьба, подобная твоей собственной? НЕТ.

Одна я видела и вижу, как можно видеть: абсолютно и с такой дали.

Фрагмент неотправленного письма

Сегодня. — Мне нравятся безумные и радостные иконоборцы.

Занудство любого постоянства — да: страшное желание послать вас в жопу, так желают кинуться на шею любимому.

Тут нет никаких недоразумений: эти первосвященники мне нравятся своими безумствами.

Никакой литературы. Судите сами:

«…он мой товарищ по игре. Нет никакого смысла во вселенной. Игривость! Смех и слезы, все роли в пьесе. Мир развлекается! Школы отпущенных детей, кого хвалить? Кого хулить? У него нет головы. Нет мозгов. Он дурачит нас с каплей мозгов в своей голове. Но на этот раз я не дамся. Я знаю, как играть в эту игру. Помимо разума, науки и всех на свете слов есть любовь.

Наполни кубок, и мы станем безумцами»

Иконоборцы, да, но не деланные, не кривлянье, не слащавость, не уловки. Вы хотя бы это понимаете?

(июнь или июль 1938)

Я тоже отлично вышколена… с такого‑то по такой‑то час.

Мы все ученые–преученые обезьяны.

Смеяться — смеяться — смеяться.

Уметь играть в эту игру.

Внимание: заметят ли они, что черное на самом деле значит белое, нет, нет, никогда.

Это просто: невозможность подлинного обмена — уже никогда.

Какое облегчение: я никогда не бываю там, где ищут другие меня, где они надеются меня поймать.

Существование: щелочное и сладковатое.

Хватит — хватит — хватит.

Вам следует быть «поосторожнее» — взвешивать мои слова, как проверяют сдачу: сдачу с вашей купюры.

«Нормальный», инфантильный голос, таящий беспощадную иронию. Но вы так отлично вышколены, что этого не чувствуете. Кто бы мог предположить, что можно так далеко зайти в сокрытии, причем всего лишь себя самого, а не поступков, деяний, корыстных, обдуманных целей.

(июнь или июль 1938)

ПОСЛЕДНЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Я видела ее

Я видела ее — на этот раз я видела ее

где? Где заря граничит

с ночью

заря в саду

ночь в спальне

с кривой улыбкой и

ангельским терпеньем

меня, я знаю,

ждет она

Затем каким‑то голосом далеким

сказала мне она

Ну, нет

Ты безумицей не станешь

Слышишь, ты не будешь так себя вести,

Ты будешь делать то и это. И говорила, говорила так,

а я уже не понимала

ничего

За нею следом против воли я ступала

В шуршанье платья с треном и со множеством оборок

колышущихся при каждом шаге.

она исчезла

в шелесте, сиянье

по узкой лестнице расшатанной

поднявшись

Там наверху

мужской отдел, несметное количество одежды

В закрытой комнате стоит жара

Единственно живое существо

она

она проходит по пустым пространствам меж манекенов

застывших каждый с маской на лице

Жорж Батай, Мишель Лейрис Примечания к «Сакральному»

Несколько месяцев назад умерла та, что сама назвала себя Лаурой. Умерла в тридцать пять от болезни, которая ни в чем ее не умаляя, преследовала с самого детства.