САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

 «Нет, ну чё он всё портит?! – стал заводиться Семёныч. – Нет, вы лучше держите меня, а то я за себя не отвечаю!»

 За зиму Константин Матвеевич поправился на пять килограммов и разбогател ещё на четыреста пятьдесят долларов. Он сделал ремонт «фольксу», перестелил доски в спальной, купил кой-какую одежду. Долларов сто ушли на подарки жгучей блондинке и её детям. Последнее время блондинка стала просить Сакурова отвезти её в Москву с целью посетить тамошний не то ночной клуб, не то недавно открывшийся Макдоналдс. Но к тому времени Константин Матвеевич реализовал все яблоки, припасенные с осени, и делать ему в Москве до следующих поросят было нечего.

 А ещё зимой на него наехали местные менты. Кто-то грабанул один за другим три магазина в районе, и менты шарили по округе. Так они заглянули в Серапеевку. В то время в Серапеевке случился Мироныч, и менты первые зашли к нему. И Мироныч, не мудрствуя лукаво, показал на Жорку и Сакурова, как самых подозрительных. В общем, пришлось устраивать внеплановую вечеринку, на которой присутствовал и Мироныч.

 «Костя, миленький, а что я мог им сказать? – объяснялся пьяненький старый мерзавец, глядя на Сакурова ясным взором. – Жорка известный профессиональный убийца, потому что за так раньше ордена не давали, а вы тут без году неделя, поэтому откуда я знаю, можете вы подломить магазин или нет? Вот я и решил проявить партийную бдительность… На всякий случай…»

 «Голову бы тебе оторвать, - подсказал Жорка, - на всякий случай…»

 «Вот именно», - подумал Сакуров, подливая ментам первача из неприкосновенных запасов.

 «На изготовление самогона лицензия есть?» - цеплялись менты.

 «Нету».

 «Литр с собой»

 «Договорились…»

 Летом всей деревней били Жукова, пойманного на воровстве молочного алюминиевого бидона у вековух.

 «А ещё бывший коммунист!» - приговаривал Семёныч, пиная поверженного ворюгу.

 «Все теперешние воры – бывшие коммунисты», - поддакивал Гриша. Он привёз жену в деревню, ходил за ней, как за малым ребёнком, и пахал на огороде, как угорелый. Пенсия у Гриши была маленькой, а лекарства для жены кусались, чем дальше, тем больней. В целях экономии Гриша делал уколы жене сам и продолжал запивать нахаляву так, что по утрам у него тряслись не только руки, но и всё остальное туловище с головой в придачу. Однако Гриша не пропустил ни одной охоты и рыбалки, поэтому выпивающие в компании с ним односельчане иногда закусывали карманными карасями или жилистыми от перелётной жизни утками.

 В начале лета Сакуров насмерть поругался с вековухами, которые задолбали его своей простотой, швыряя сорняки и остальной мусор на его участок. Затем привалила учительница с внуком. Внук отъел за истекший календарный период приличную харю и даже не поздоровался с Сакуровым.

 «Он теперь у нас в Англии живёт, - извиняющимся тоном объясняла потом учительница, - занимается верховой ездой, как вторая супруга нового мэра Москвы, и большим теннисом, как Борис Николаевич. По-русски он теперь совсем не говорит. Представляете, каково мне? Ведь я преподаю физику с математикой…»

 «Сочувствую», - бурчал Сакуров и норовил отделаться от старой грымзы, но не тут-то было.

 «Костя, вы бы меня очень выручили яйцами, салом, картошкой и хлебом, который я забыла купить вчера в городе».

 «Извините, я опаздываю на приём к японскому императору, а у меня ещё парадное кимоно не глажено», - грубо пресекал поползновения старой грымзы Сакуров и уходил спать.

 Потом к учительнице приехал её сват со своей академической супругой. Супруга валялась в гамаке, а сват с внуком ещё с вечера стали собираться на рыбалку. Сначала Сакуров хотел предупредить гостей о неприятности, поджидающей их с внуком учительницы там, где они собирались рыбачить, но потом, памятуя презрительное к себе отношение, передумал. Вот и пошли сват с внуком в тот единственный заповедник, который недавно приватизировал глава местной администрации. Вернулись оба спустя самое непродолжительное время без рыбы и удочек, внук убрался в бабкину избушку, а сват прилёг на раскладушку возле гамака и долго жаловался своей супруге на нелицеприятное с ним обращение каких-то хамов, не пустивших его с внуком поудить рыбу на какой-то занюханный пруд.

 «Ты же знаешь, Гертруда, что я, как заядлый рыболов, не могу пропустить ни одного удобного водоёма, чтобы не добыть семье на завтрак свежей рыбы! – обиженно визжал преуспевающий столичный адвокат. – Мы кушали красноглазую плотву из Женевского озера, разнопёрых окуней из Балатона, полосатых карликовых пескарей из Лаго-Маджоре (145), и нигде никто не запрещал мне ловить рыбу! А тут, в этой Богом забытой дыре, какое-то хамло велит мне сматывать удочки и убираться подобру-поздорову только потому, что какое-то другое хамло приватизировало их местный пруд! А когда я отказываюсь, мне грозят оружием, забирают наши снасти и обещают спустить собак, если мы сами не уберёмся!»

 «Пожалуйста, тише, Славик, - низким голосом увещевала заядлого рыболова его академическая супруга, она же аферистка из «Внешакадембанка (146)», - тебя вся деревня слышит…»