САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

 «Пф-ф! – презрительно пыхтел Славик. – Пусть слышит и знает, что это хамло у меня ещё попрыгает! И пусть только попробуют не вернуть мне моих удочек!»

 «Вернут, как же! – мысленно злорадствовал Сакуров, с наслаждением перекуривая на виду столичной пары. – Тут тебе не Женевское озеро, тут своих крохоборов, охочих до красноглазой плотвы, довольно».

 Вот так, за склоками, трудами, пьянками, короткими перерывами на отдых и постоянными мыслями, поскакало вперёд время. Сакуров продолжал не пить, он избегал пьянок, отвлекающих его от трудов праведных, но не пропустил ни одной, способной помочь ему скоротать время во время хворей, когда домашние дела валились из рук, или сильной непогоды, когда из избы не стоило высовывать носа даже за дровами. Ещё пьянки выручали в такие периоды вялого времяпрепровождения, когда наступал ранний зимний вечер, скотина была покормлена, а во всём районе – в целях экономии электроэнергии – отключали свет.

 В принципе, во время отключения света можно было слушать радио от батареек, но до Угаровского района доходило только три программы: радио России, «Маяк» и «Юность». При этом радио России опустилось до полной антисоветчины, перемежаемой рекламой сомнительных лекарственных препаратов, «Маяк» превратился в какой-то междусобойчик бездарных комментаторов, а «Юность» почти всё время своего эфира транслировала совершенно дубовое техно. Поэтому слушать вышеупомянутые радиопрограммы в полной темноте было ещё хуже, чем штопать носки или пытаться читать «Замок» Кафки при свечах.

 Когда свет включали и Сакуров удирал из «пьянствующей» избы домой, он включал ящик, чтобы посмотреть, как там в остальной стране. И ничего хорошего не видел. Став спокойнее относиться к показу на экране всякого дерьма из жизни страны, Константин Матвеевич не перестал сопереживать происходящему. Однако теперь он уже не кипятился, не надрывал нервы и не ощущал в себе желания зарезать какого-нибудь теледеятеля или его спонсора, какого-нибудь Абрамовича, Чубайса или Гаврилу Попова. Но, слушая всякую краснобайствующую сволочь вроде Попова или господина Смоленского (147), бывший морской штурман с лёгкой иронией думал о том, что виноваты в дерьмовых метаморфозах не сволочи, а дураки, каковые дураки одни были бескорыстные, а другие – корыстные. Первые голосовали за Попова, как за надёжу охреневших от беззаботной мирной жизни интеллигентов, вторые прикидывали разбогатеть с помощью заведомо жуликоватой нечисти вроде Смоленского, Мавроди или госпожи Соловьёвой.

 «А ведь по рожам было видно – что мазурики, - тихо радовался собственной проницательности Сакуров, сидя в тёплой избе напротив ящика и наблюдая за демонстрацией обманутых вкладчиков, требующих вернуть свободу Мавроди, который их всех недавно вот как кинул. – И прецеденты уже случались. Так нет: насмотрелись рекламы про разбогатевшего экскаваторщика и – ну последние бабки вкладывать в этого проходимца…»

 За демонстрацией обманутых вкладчиков следовали обманутые «квартиранты» и выселяемые из обжитых подмосковных деревень глупые соотечественники. «Квартиранты» собирались меньшими толпами, чем вкладчики. Они, в отличие от «друзей» Мавроди, не шумели за свободу своих «благодетелей», потому что в большинстве случаев даже не знали их реквизитов, но требовали вернуть им вложенные в будущие квартиры деньги. Глупые соотечественники из подмосковных деревень митинговали группами по пять человек, желая привлечь внимание общественности к своему желанию разбогатеть на земельном буме. Но милиция легко разгоняла такие, как правило, смешные несанкционированные демонстрации, и подмосковные деревни сносились, а строительные бизнесмены продолжали надувать своих клиентов.

 Потом по телевизору показывали спортивные передачи, и Сакуров не уставал удивляться – опять же, с сытой снисходительностью богатеющего обывателя, у которого есть машина, тёплая джинсовая пара и любовница, – почему в большой некогда индустриально развитой и некогда культурно подкованной России такая тяга к дешёвым иностранным штампам типа «премьер лига», «первый дивизион», «континентальная хоккейная лига» (148) и так далее.

 «А почему нет? – думал Константин Матвеевич. – Ведь есть же у нас ФСБ, Белый дом, «Москва – Сити», «Балчуг – дистрикт» и даже «Сокольники – Гасанов – Парклэндентертейнмент» (149).

 Тем временем метель пела свои нелицеприятные песни, голые ракиты угрожающе шумели над крышей избы, а тропинки и колеи заметало колючим снегом. Когда метель утихала, Сакуров шёл в посадку за дровишками, потом в город за хлебом и другой снедью. Зимой поездки на «фольксе» прекращались, и даже Семёныч, отчаянный гонщик на легендарной «ниве», давал ей отдых месяца на два, не меньше.

 «Так, сегодня отдыхаем у тебя! – вместо приветствия говорил Жорка, вламываясь с мороза в избу соседа. – Телевизор работает?»