САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

 Икру Константин Матвеевич съел за десять дней. В день – по банке. Жорки не было, а с прочими он делиться не стал. Можно было угостить Семёныча, но тот обязательно раззвонил бы о том всей округе, и первая на икру прибежала бы Петровна.

 «Да хрен ей, а не икра, - мысленно ругался бывший морской штурман, поедая очередной бутерброд со сливочным маслом, обильно покрытым чёрными зёрнами, - уж как она меня только не прикладывала, а я ей – такой дорогой деликатес. Пусть карман держит шире…»

 Когда кончилась икра, начались проблемы с кормом для скотины. Растениеводы резко прекратили принимать самогон, так как от жадности стали кодироваться, а что может быть ужасней закодировавшегося русского стяжателя сельской ориентации? Другими словами, корм вместе с долларом тоже подорожал в четыре раза. Словно для его производства стали применять американские удобрения и труд американских специалистов, требующих адекватной оплаты адекватной валютой за их американские потенции.

 «Вот сволочь, - кряхтел Сакуров, - это ж почём мне теперь придётся продавать свинину?»

 Да тут ещё Мироныч с Ванькой. Они долго доставали Константина Матвеевича. Пока тот не озверел и не пообещал их реально поубивать. Жорка присутствовал и дал пару раз в пятак Ваньке. А Мироныча они с Сакуровым взяли за воротник, подняли и подвесили на подходящий сук. И, когда старичок стал задыхаться, а Ванька – приходить в себя, Жорка спустил старого мерзавца на землю, а затем погнал поджопниками папу и сына к их избе. Погоняя, Жорка страшным голосом пообещал исполнить угрозу Сакурова лично.

 «И ни хрена мне за вас, козлов, не будет! – орал он вдогонку. – Потому что я контуженный! Так что лучше больше не лезьте!»

 С тем поползновения Мироныча в сторону Сакуровских свиней и прочего натурального хозяйства прекратились. То ли адвокат Мироныча к тому времени успел отъехать в места более хлебные, нежели Угаров, то ли Жорка действительно напугал старого отморозка. Но, скорее всего, Мироныч, как всякий безбоязненный русский человек, испугался не угрозы прибить его, а того, что Жорка, таки завалив старого козла, потом не ответит ни за козла, ни за его ликвидацию. Очевидно, Мироныч представил себя сидящим на том свете и пребывающим в полной уверенности, что виновник его безвременной кончины продолжает безнаказанно разгуливать по осиротевшему участку бывшего советского директора, собирать ставшие ничейными плоды и ягоды, а также во всеуслышание хаять старичка, который ещё мог вот как пожить и переделать вот сколько полезных дел для повышения собственного благосостояния. Представив такое безобразие, Миронычу заранее стало так обидно, что он решил больше не искушать судьбы в виде контуженного Жорки, озверевшего от продолжительной жизни в России Сакурова и его свиней.

 «Надо же, - удивлялся Сакуров, готовя очередную порцию свинины на продажу и не имея путающегося под ногами престарелого односельчанина, - подействовало…»

 Впрочем, последнее время у него не путались под ногами ни Жорка, ни Семёныч, ни Гриша с военным. Жорка повадился шастать по издательствам, где его продолжали мытарить за сто пятьдесят долларов гонорара за каждую новую книгу, Семёныч заболел, Гриша стал подолгу пропадать у своей младшей дочери, а военный нашёл какую-то работу. И если отсутствие Жорки и Гриши с военным Сакурова почти не волновало, то за Семёныча он почему-то переживал.

 «Чёрт его знает, - думал бывший морской штурман, загружая «фолькс» коробками с мясом, - никогда не болел, и выглядит в свои семьдесят лет на шестьдесят, не больше, а последний месяц почти из дома не выходит…»

 Впрочем, долго переживать не приходилось, поскольку поджимали дела и время. Константин Матвеевич мотался в Москву, долбился в огороде, заготавливал дрова, занимался вечным ремонтом подворья и так, промеж суеты, узнал страшную весть о том, что Семёныч болен раком.