САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

 И, пока он отвлекался на такие мелочи, как появление первых людей в пределах зарождающегося мира, «безобидный» дракон оторвал последнюю голову чудищу, затем, словно не удовлетворившись содеянным, оторвал ещё и его хвост. Из хвоста дракон по-хозяйски вытряхнул какие-то вещи, подхватил их и полетел к деревеньке. Там он немного спикировал и сбросил изъятые из хвоста чудища вещи. И это оказались зеркало в массивной раме, меч в шикарных ножнах и какие-то разноцветные пёстрые камни. Тотчас вокруг вышеупомянутых вещей образовалась небольшая толпа, возглавляемая осанистым мужиком с царскими повадками. А так как это должен был быть первый японский царь (вернее, император) и так как Сакуров никогда не видел даже на картинках никаких японских императоров, то выглядел данный предводитель небольшой толпы чистым японцем, однако в мантии из горностаев и в какой-то невообразимой короне. Этот персонаж Сакуровского сна сунул меч подмышку и стал распоряжаться на непонятном языке. Следуя его указаниям (а может, и, не следуя), какие-то другие люди схватили зеркало, и поволокли в деревню.

 «На монахов похожи», - подумал Константин Матвеевич, сравнивая этих из сна с типичными восточными лицами с теми, каких показывали в советском кино. Короче говоря, «сонные» монахи носили типичное православное монашеское одеяние, однако расшитое на спинах золотистыми драконами. Данные чудные монахи поставили зеркало возле храма, дивным образом образовавшегося на подходе к деревне, и кинулись молиться. Беззвучно (как в любом сне) зазвучали колокола, а у храма, замысловатого здания в виде пагоды с колокольней, начался крёстный ход. Участники хода подходили по очереди к зеркалу, лобызали его, а затем бежали подбирать разноцветные камни.

 «Жаль, Петька Варфаламеев слинял из деревни, - подумал во сне Сакуров, уже прояснивший своё «сонное» положение, - а то объяснил бы, каким боком пагода с колокольней, крёстный ход вокруг зеркала и мужик в горностаевой мантии относятся к японской истории, религии или прочей культуре…»

 В это время солнце поднялось выше, граница света и тьмы заметно отодвинулась от условного центра панорамы, а деревня как-то незаметно укрупнилась. При этом она, не утратив сказочности архитектуры и немыслимой палитры красок, приобрела более реальный вид, нежели в момент своего первоначального проявления. А Сакуров, дивясь на произведение не то рук человеческих, не то божественной воли, мог с чистой совестью признаться, что ничего подобного он в жизни своей не видел. Хотя, если бы его кто-нибудь спросил, а чего это он такого конкретного не видел, ни за что не ответил бы. Но продолжал млеть от благоприобретённого восторга, и сомнение на предмет его способности объяснить причины торжества чувств настроению не мешало.

 «Да, хорошо здесь», – подумал балдеющий во сне бывший морской штурман и обратил внимание на новые цветы на Сакуре.

  «Раз, два, три, четыре», - принялся пересчитывать цветы Константин Матвеевич и досчитал до семи. Одновременно он заметил, что на сей раз цветы походили на мыльные пузыри, но более затейливой, нежели сферическая, конфигурации: они вращались на черенках, переливаясь всеми цветами радуги и «разбрызгивая» вокруг себя разноцветные искры, и увеличивались в размерах. Потом цветы превратились в плоды, и стали по одному срываться с веток материнского дерева.

 Из первого плода, не успел он коснуться чудесной земли около Сакуры, получился японский мужик с удочкой. Из второго – тоже японский мужик, но уже с молотом и мешком на плече. Третий плод превратился в согбенного старичка очень умного вида, подпирающего свою согбенность солидным посохом, к которому был прикреплёно что-то лёгкое, трепыхающееся от лёгкого ветерка. И ещё старичок, едва «вылупился» из своего плода, тотчас приложился к бутылке.

 «Во даёт!» – восхитился Сакуров, почему-то решив, что старичок из бутылки не чаю отхлебнул, а реального саке.

 Четвёртый плод «разродился» другим японским дедушкой, очень добрым не только с лица, но и со всей его стати. В общем, четвёртый дед был зело широк в талии.

 Пятый плод выдал ещё одного японского старца, но какого-то невообразимого, – с огромной остроконечной головой.

 Из шестого плода получился здоровенный малый в полном боевом самурайском прикиде. Но так как Сакуров знал о полном самурайском прикиде немного, то из пятого плода получился какой-то Илья Муромец, однако глаза он имел раскосые, а растительность на лице самую вредительскую.

 А вот седьмой плод удивил, так удивил. Мало, он подарил наступающему на зарождающейся земле свету японскую женщину, плод ещё и снабдил эту женщину поместительной лодкой, гружёной всяким добром. Каким, Сакуров не разглядел, но почему-то решил, что добро нехилое.

 «Вон как сверкает!» – совершенно платонически констатировал бывший морской штурман, наблюдая лодку, добро горой выше бортов и японскую девицу в кимоно (про кимоно Сакуров знал, какое оно) на корме лодки.